Николай Бирюков - Чайка

Первым, низко наклонив голову и ни на кого не глядя, выбрался из толпы Фрол Кузьмич; за ним — тетя Нюша; и потом как-то вдруг зашевелилась вся толпа; люди потоком хлынули на дорогу.

Гармонь продолжала играть. Стиснув зубы, строители убыстряли шаги, изо всех сил стремясь поскорее уйти от терзающих звуков, от самих себя.

Вечер резко сменился ночью, словно камнем упала с облачной выси гигантская птица и распростерла черные крылья над полями и лесами, поглотив остатки тусклого света.

Маруся Кулагина едва тащилась по дороге: за день она обошла пять мест, где колхозники были заняты на погрузочных работах, грузила вместе со всеми и, улучив момент, когда не стояли близко немцы, говорила о бегстве в леса.

Впереди серыми пятнами обозначались дома Покатной. Маруся остановилась. Позавчера она была в этом селе с тремя подругами-партизанками. Все дома обошли — и безрезультатно.

Подумав, пошла задворками, чтобы не попасться на глаза немцам. Вышла из переулка, на углу которого стоял дом Фрола Кузьмича, и, оглядев безлюдную улицу, постучала в калитку.

Фрол Кузьмич молча пропустил ее во двор. В избе было темно. Смутно вырисовывалась подвешенная к потолку пустая люлька. Минька пододвинул Марусе стул. Фрол Кузьмич остался стоять у порога.

— Ну как, товарищ? — взволнованно спросила Маруся. — Поймите, ведь другого выхода у вас нет.

Слышно было, как тонко и заунывно свистел в трубе ветер. Под столом что-то шуршало, — может быть, мышь, может быть, крыса… Маруся поднялась со стула и подошла к хозяину.

— Никто не обещает вам рай в лесах, скоро зима, — и все же в лесу вам будет в тысячу раз легче. Здесь рабство, понимаете? А там свобода. Здесь каждую минуту вы дрожите за жизнь вот этого мальчика. Шагнете не так — они убьют вас и скажут, что вы шагнули так потому, что послушались партизан, возьмут и расстреляют сына. А там… там вы сможете защищать и себя и его. — Она кивнула на Миньку.

Фрол Кузьмич молчал.

— Вспомните, что вы строите! Мост на Москву! — с мольбой вскрикнула Маруся. — И партизаны не могут разрушить строительство: ведь если они сделают сейчас налет на мост, то немцы расправятся сначала с вами, потом с вашими семьями, как… как уже было у вас…

— Не прогневайтесь, — тихо проговорил Фрол Кузьмич. Он бросил картуз на лавку и прошел в горницу.

Маруся долго стояла у порога — из горницы не доносилось ни звука.

— Товарищ!

Фрол Кузьмич не ответил, и Маруся поняла: надо уходить. Минька проводил ее со двора и запер ворота на засов.

«Вот везде так, в каждой деревне — ни да, ни нет». Она тихо позвала:

— Мальчик!

— Ну! — отозвался со двора Минька.

— Скажи отцу: еще приду.

Оглядываясь в сторону школы, от которой доносились глухие шаги часовых, Маруся подошла к соседнему дому, хотела постучать, но услышала скрип: улицей ехали подводы.

— Шевели ногами, но!

Голос возницы показался Марусе знакомым.

«Уж не Михеич ли? Кажется, он…»

Подводы скрылись в темноте, а по улице с воем пронесся колючий морозный ветер. Постучав в окно, Маруся оглядела низкое, нахмуренное небо и подумала: «Снег, наверное, пойдет…»

Михеич еще раз хлестнул лошадь и, не оборачиваясь, прислушался к глухому стуку колес позади себя. Старик был мрачен: последние три дня, казалось, состарили его вдвое. Следом за ним по лесной дороге торопились еще три подводы, нагруженные полушубками, пузатыми мешками и ящиками… На двух подводах, закутавшись в старые шали, сидели две женщины, а на самой последней — парнишка в нагольном полушубке.

Дорога была ухабистая, смерзшаяся, и колеса гремели звонко, словно крупный град по железной крыше. Эта звонкость в морозной тишине леса пугала, заставляя все время быть настороже: по району ходил слух, будто в здешних лесах появились какие-то бандиты — народ грабят.

Вдали, у трех голых берез, дорога загибалась крутым коленом. С Зиминым было условлено, что у этих берез подводы встретит Чайка.

Лес по обочинам дороги стоял молчаливый, точно тоже к чему-то прислушиваясь. У подножий деревьев и в ямах крупичато белел иней. Изредка то с той, то с другой стороны доносились звуки — резкие и короткие, похожие на пощелкивание и треск охваченных пламенем дров. Шел ли кто лесом, или мороз пошаливал, надламывая сухие сучья, — это было трудно понять.

«Ну-ка, ежели не мороз, а они… эти самые бандиты… Выскочат и… ничего не поделаешь — все заберут», — тревожно думал старик.

И вдруг где-то близко раздался свист. Издали донесся ответный.

— Не отставайте! — крикнул Михеич и, натянув на уши шапку, взмахнул кнутом. Лошадь понесла рысью.

Круто завернув у берез, Михеич увидел: впереди за деревьями мелькнуло что-то черное…

На дорогу вышел Васька. Лоб у него был забинтован, и на лице и в походке стало больше самоуверенности, как у человека, который прочно занял свое место в жизни. За спиной на ремне болталась винтовка.

Засунув руки в карманы расстегнутой куртки и посвистывая, он зашагал навстречу подводам.

— Здорово, отец! Куда путь держишь?

— Не прощались, чего здороваться? — Михеич стегнул лошадь кнутом. — Н-но!

— Отец, обожди, говорю! — крикнул Васька.

— «Оте-ец», — не останавливая лошадь, со злостью передразнил Михеич. — Не припоминаю что-то, вроде и не рожал такого. Запамятовал, может? Н-но, чорт!

Лошадь рванула еще быстрее, а за ней и остальные подводы во весь опор пронеслись мимо Васьки.

— Вот дурни! Стой, говорю! — закричал он и кинулся вдогонку. Васька с трудом обогнал подводы и снова поравнялся с передней. Михеич замахнулся кнутом.

— Не балуй, чего пристал?

— Да я же знаю, куда вы едете — в зиминский отряд! — переводя дух, сказал Васька.

Старик круто остановил лошадь. Лохматые брови его приподнялись, наморщив лоб. Васька рассмеялся.

— У, какой сердитый! У нас на селе бык, и то тише.

— Откуда знаешь, куда едем? — хрипло вырвалось у Михеича.

— Вот те фунт! — обиделся Васька. — Старик ты и есть старик. По обличью нельзя, что ли, определить, что партизан я? Встречать вас вышел.

Подошли возницы с других подвод.

— Не знаю, поверить ли? Говорит — зиминский, а Зимин толковал: сама Катя встренет, — обеспокоенно сказал Михеич.

Залесчане оглядывали Ваську пытливо, с подозрением, и на его лице все сильнее проступала обида. Углы губ опустились.

— Эх вы… тюри! Своего не признали… — укорил он дрогнувшим голосом. — Все им начальство подавай. — и, сверкнув глазами, язвительно передразнил: — «Катя встрянет!» А я-то, по-вашему, что же? Вот уйду сейчас — и плутайте по лесу.

Сдвинув шапку, Михеич почесал за ухом.

— Да ты не горячись, — сказал он сердито. — Мы ему питание, одежду везем, а он — нос кверху: «Уйду — и плутайте по лесу».