Йозеф Секера - Чешская рапсодия

Они въехали в низкорослый лесок. Эти чахлые рябины, акации и стелющиеся кусты никогда не превратятся в настоящий лес. Но дорога под их сенью поросла травой, и ехать по ней приятно. Переехали через русло наполовину высохшей степной речки, и Конядра попридержал лошадей. Станица была уже далеко, а когда они снова выедут в открытую степь, то увидят вдали луковки алексиковских церквей. Лошади довольно фыркали, Матею особенно нравился вороной жеребец. У него прекрасный ход, и спина хороша под седло, и в упряжке, видно, редко ходил. Вдруг позади них послышалось ржание. Конядра поглядел на Зину, которая от неожиданности приоткрыла рот и невольно прижалась к его руке.

Матей остановил арбу и встал на сиденье. Поверх кустов, серых от пыли, увидел на дороге трех всадников с карабинами за спиной. Матей сел и погнал лошадей, Зина успокоилась, стараясь прочесть его мысли. Уже слышен был топот, всадники их догоняли, вороной заржал. Матей тихо свистнул, как свистел старый Малышкин, и лошади вынесли их из кустарника. Опять пошла ухабистая дорога, Зина крепко держалась за сиденье.

Степь распахнулась перед ними. На дымчато-синем горизонте уже ясно видны были контуры алексиковских колоколен. Матей оглянулся. Казаки были совсем близко.

— Погляди, знаешь ли их? — сказал он Зине. Она обернулась.

— Казаки как казаки, но куда они так спешат?

— Анна меня сильно ненавидит? — спросил он быстро. Зина побледнела. Вчера Анна сказала, что все-таки это он стрелял в нее, она хорошо помнит его, ведь она была от него на расстоянии всего десяти шагов. Зина решила, что незачем зря тревожить Матея, и не передала ему этого.

Казаки нахлестывали коней нагайками и злобно кричали что-то. Один казак, по-видимому, пришпорил коня: он опередил других и быстро догонял арбу. Вдруг он остановил лошадь и снял карабин с плеча. Зина испуганно крикнула:

— Это Павел! Сейчас выстрелит! Неужели Анна его послала! — Она выхватила вожжи из рук Матея. — Ложись на дно!

Матей вынул из корзинки с едой пистолет. Над его головой просвистела пуля. Матей, пригнувшись, выстрелил. Казак выронил карабин и сполз с коня. Подскакал второй, но Матей не дал ему даже выстрелить.

Арба мчалась, скрипя и болтаясь из стороны в сторону, но Зина крепко держала вожжи, как опытный кучер. Взглянула на Матея, и дыхание у нее перехватило. Матей был готов стрелять, когда приблизится третий казак. Это был офицер, он мчался за ними как бешеный. Два раза он выстрелил — промахнулся. Матей прилег на сиденье. У Зины сердце билось где-то в горле, руки дрожали, но она судорожно сжимала вожжи и кнутом подгоняла лошадей. Казак продолжал гнаться за ними и вдруг схватился за наган. Именно этого момента ждал Матей. Матей выстрелил — казак схватился за грудь и упал с седла.

— Дай мне вожжи! — крикнул Конядра Зпне и повернул арбу.

Она ничего не понимала, только дышала прерывисто и прижимала кулаки к груди. Конядра остановил лошадей и сказал насмешливо, словно ничего особенно не произошло:

— А теперь поглядим на орлов Анны.

Привязав вожжи к сиденью, он подошел к лошадям, успокоил их. Зина стояла около колеса с таким видом, будто не верила, что еще жива. Краска медленно возвращалась на ее лицо. Матей взял ее за руку и повел к казакам. Она шла так, словно ждала — сейчас и ее настигнет смерть, и дрожала всем телом. Казаки были мертвы. Двоих она узнала — они приходили сено косить, — третьего же, подхорунжего, не видела ни разу. Матей поймал их лошадей, вынул из седельных сумок все документы, а из нагрудного кармана подхорунжего — толстый кожаный бумажник. Найдя в нем приказы и различные планы, он сунул все это себе за пазуху. Улыбнувшись, он выгнал казачьих лошадей в степь.

— Ну, Зиночка, теперь поедем спокойно, как на бал, — засмеялся он. — А встречу Анну, всю черную душу вытряхну из этой мерзавки!

Зина ухватилась за его руку — ноги отказывались ей служить. Матей подсадил ее на арбу, и, когда они тронулись дальше, она снова прижалась к нему, В голове у нее все перемешалось, все виделся ей Конядра, стреляющий в казаков из черного нагана. Она не подумала даже, что пули могли попасть в нее: все время, пока длилась эта бешеная перестрелка, она дрожала только за Матея. Не может быть, чтоб он был просто пленный, нуждавшийся в ее защите от Анны. И не белогвардеец он — значит, остается одно: красный! И вовсе даже не чех! И Анна, верно, права — это он ее ранил. Зина смотрела на его руки, державшие вожжи. Страшные руки! За несколько минут они умертвили трех человек… А лицо у него опять такое же, как всегда. Зина любит его, теперь она особенно остро чувствует, что любит его больше всех на свете. Она прижалась к его руке.

— Скажи мне, Матей, кто ты? Это ты стрелял в Анну?

— Не мучайся ты этим, Зиночка, сама видишь — я и сегодня не мог поступить иначе. Они напали на меня — я дал отпор. Я красноармеец, Зина, и пришел в твою станицу на разведку. Но не думай, что я тебя обманываю. Я люблю тебя. Не только за то, что ты мне помогла. Понимаешь? Не знаю, как это случилось… Теперь я должен вернуться в в свою часть, но к тебе я непременно приеду, а встречусь с твоим деверем, расскажу ему про тебя и про ваших стариков. Я буду писать тебе, чтобы легче ждалось. И не сомневайся — я к тебе хоть через год, да вернусь.

Он говорил быстро, а Зина, слушая, то бледнела, то краснела. Верила ему на слово, и в душу ей возвращалось спокойствие.

— Домой поедешь одна или с Аршином, тогда дай ему коня, вот этого коренника. О том, что произошло, никому ни слова. В станице пусть считают, что я в городе жду разрешения остаться в России. Трудно будет одной нести эту тайну — доверься матери, больше никому. А трупы казаков пусть так и валяются, ты на них не смотри!

Зина молчала. Она еще не испытывала такого огромного чувства; сколько раз плакала горько, сколько раз смеялась, но все это было ничто по сравнению с тем, что творилось теперь в ее душе. Словно никогда она не знала других мужчин. И это ощущение делало ее счастливой.

— Если встретишь деверя моего, — заговорила она потом, — передай ему, что мы дома все время о нем думаем. Пусть бьет белых казаков, пусть бьет их, где только увидит! А звать его Николаем, ему двадцать два года, как и тебе.

— В какой он дивизии, не знаешь?

— Дивизия Киквидзе, пятый кавалерийский полк. При царе был хорунжим. Брат Анны и до подхорунжего не дотянул, она и за это меня невзлюбила.

Город был уже совсем близко. Зина сказала, куда поставить лошадей и арбу. Это была старая, запущенная усадьба на окраине, принадлежавшая ее дяде. Распрягли лошадей, а потом вместе отправились в горсовет.

У дверей совета околачивался Беда Ганза. Увидев Зину с Матеем, он встрепенулся и весело подбежал к ним, размахивая руками.