Владимир Попов - Закипела сталь

— Не понимаю я вас, папа, — вспыхнула Ольга. Негодование искоркой сверкнуло в ее глазах.

— Чего он к Василию с дифференциалами привязался? Дай, мол, я его подсажу, посмотрим, какой он неуч! А против Василия он… — Пермяков долго искал подходящее слово, но так и не нашел. — Василия хоть к печи поставь, хоть в танк посади — он везде на месте. Василий в институт пойдет — он науки ваши как семечки щелкать будет. Как он сегодня диффузию объяснил! Профессор! А этот еще неизвестно когда сталеплавильщиком будет. Да и будет ли вообще… — войдя в раж, залпом выпалил Пермяков и нервно зашагал вокруг стола.

Ольга стояла ошеломленная, подавленная.

— Ну и молодежь пошла! — кипятился Иван Петрович. — Когда я за твоей матерью начал ухаживать, встретил на улице Чечулина и сказал: «Знаешь что, милый? Если я тебя увижу не то что возле дома, а даже на этой улице, из шкуры вытрясу…» — Иван Петрович запнулся, не решившись сообщить дочери обо всех своих щедрых обещаниях, и, только злобно сжав кулаки, затряс ими. — Даром что парень был здоровенный, и то струсил.

— Ничего здесь, папа, нет такого, что вам мерещится! — раздраженно выкрикнула Ольга.

— Ты чего в эти дела суешься? — набросилась на мужа появившаяся Анна Петровна. — Сама разберется.

— Разберется! Ты бы разобралась, не отвадь я Чечулина. Уж двадцать пять лет Чечулиншей была бы.

— Ну и что! Он сталевар, и ты всю жизнь сталеваром пробыл.

— Сталевар сталевару рознь. «Суешься!» А ты не суешься? Да что я, не отец своей дочери? Что я, добра ей не желаю?

В эту ночь в доме Пермяковых долго не спали.

Больше всего хлопот доставлял руководству цеха Бурой, работавший на седьмой печи с Чечулиным и Смирновым. Разные были у этих сталеваров характеры, возраст и квалификация, и разными путями стремились они к первенству. Чечулин всегда вел печь в одном темпе, в полном соответствии с графиком, составленным на основе опытной плавки пяти сталеваров. С людьми он был резок и груб, а с печью обходителен и даже нежен. Бурой принимал от него печь в образцовом порядке, а сам сдавал кое-как. Завалку делал небрежно, торопился залить чугун. Процент выполнения у него был самый высокий на печи, а Смирнов после такой завалки мучился, форсировал подачу тепла и нет-нет — слегка поджигал свод. А поджог тормозил работу Чечулина.

Терпел Чечулин долго, а потом рассердился, провел завалку без прогрева, по Бурому, — сразу залил чугун и, записав себе в карточку все проведенные операции, ушел. Бурой еле-еле расплавил эту плавку.

На другой день Бурой и Чечулин серьезно поругались. В спор вмешался Смирнов и тоже выложил Бурому все, что о нем думал.

Пермяков слушал перебранку, не вмешивался, но, когда Бурой сгоряча схватился за лопату, подошел, отбросил лопату в сторону и позвал Смирнова и Чечулина в комнату партбюро. Вскоре туда явился и Бурой — его по просьбе Пермякова освободил на этот день от работы Макаров.

Сталевары расселись в разных углах, не глядя друг на друга. Пермяков занялся какими-то бумажками, лежавшими на столе, потом сунул их в карман, увидев подъехавшую к цеху легковую машину, и увел сталеваров с собой.

«Уж не к директору ли везет?» — подумал Чечулин, когда машина приближалась к заводоуправлению. «Наверное, в горком», — решил Смирнов, едва свернули на главную улицу города. «Ох, как бы не в милицию!» — встревожился Бурой, вспоминая все свои словечки и лопату.

Однако машина благополучно миновала все эти учреждения и остановилась у дома Пермякова.

Никогда Чечулин не переступал порог этого дома и не собирался его переступить. Невзлюбил он своего земляка смолоду за удачливость. Обхаживал он, Чечулин, Анну Петровну (в ту пору просто Нюту) два года, на подарки не скупился, а голодраный Ванька приударил за ней, и в два месяца свадьбу сыграли. Обрадовался, когда Пермяков выехал с женой из поселка, но судьба свела их на этом заводе.

К тому времени чувства к Анне Петровне поутихли, встречал он ее без боли, просто как старую знакомую, а неприязнь к Пермякову росла. Везучим тот был, и догнать его никак не удавалось. А хотелось: пусть Нютка хоть чуток пожалеет.

Пермяков все время шел впереди него. Он работал подручным, а Пермяков — сталеваром. Поравнялся, казалось бы, тоже сталеваром стал. Так у Пермякова процент выше. Сейчас и вовсе не догнать: мастер, да еще шишка — секретарь.

Боялся Чечулин: не согнул бы его теперь Пермяк в бараний рог. Оказывается, нет, вражды не помнит. На хорошую печь поставил и для чего-то даже домой привез — похоже, старую вражду совсем забыть решил.

Анна Петровна не ожидала таких гостей, особенно Чечулина, но не растерялась, распорядилась по-хозяйски. Бурого, который не очистил сапог от снега, выпроводила в коридор, дала веник, Смирнова прямо в столовую направила, Чечулина повела на кухню умыться — увидела: прямо с работы. Предложила мыло, чистое полотенце, сказала с чуть приметной интимностью:

— Наводите чистоту, Кузьма Кондратьич.

Чечулин задержал взгляд на лице Анны Петровны. Кольнуло в сердце. Куда красота делась. Посерела, изморщилась. Родинка над верхней губой, которая когда-то делала лицо таким милым, разрослась, покрылась волосками. Глаза только те же: быстрые, живые, да голос по-прежнему певучий. Стало грустно: и себя почувствовал стариком.

Заскрипели стулья — мужчины расселись за столом.

— Так вот. Собрал я вас по-дружески поговорить о том, что на душе наболело, — сказал Иван Петрович и как бы для вескости этих слов стукнул себя по колену короткопалой пятерней. — В партбюро не дали бы — все время люди ходят. Перво-наперво расскажу я вам одну коротенькую историйку, — начал он издалека. — Хожу я по мартенам три десятка лет, пять лет еще при царском режиме захватил. Был у нас тогда в цехе один сталевар, фамилию его забыл. Помню, что все звали его «тпру».

— Ну? — удивился Смирнов.

— Да не ну, а тпру. «Ну» потом было. А звали так потому, что вне завода он извозом занимался. Наездится на лошадях за день, а в цехе нет-нет да и заснет. Рабочий день длинный был — двенадцать часов. Проснется, увидит, что не то делают, и кричит: «Тпру-у!» С этого и кличка его у нас пошла. Был у него первый подручный, и надоело этому бедолаге ждать, когда его наконец сталеваром поставят. Решил ускорить дело. Один раз скомандовал сталевар руду валить, а сам сел на скамейку и заснул. Кидали ребята руду, кидали, спрашивают первого подручного: «Может, хватит?» Тот сам видит, что хватит, но кричит: «Сказали вали — так вали!» Ходят ребята, руду кидают, а уж из-под шлака бугор показался. Сталевар проснулся, увидел, что гора под самый свод выросла, да как заорет: «Тпру-у!»

— Под самый свод? — недоверчиво спросил Смирнов.