Владимир Попов - Закипела сталь

Сухо щелкнул выстрел. На открытом воздухе он показался слабым. Василий рванулся к мишени, за ним, заразившись его азартом, побежала Ольга, царапая ноги о сухие ветви.

Листок был пробит точно в середине.

— Браво, браво! — похвалила Ольга и захлопала в ладоши.

Пошли обратно. Ольга взяла автомат, но долго не могла к нему приспособиться. Ей, стрелявшей на занятиях в институте только из малокалиберной винтовки, было неудобно держать автомат за диск. Наконец она выстрелила, но в мишени по-прежнему зияло одно отверстие.

— Что ж, Оленька, оружие вам не знакомо, к нему привыкнуть надо, — успокоил ее Василий. — Долго не цельтесь. Взяли на мушку — и бейте.

Снова возвратились.

— Мы скоро тут тропинку пробьем, — улыбнулась Ольга. — Ох, попадет мне сегодня от мамы! Так прохладно, а я в носочках пошла. — Она сокрушенно посмотрела на свои загорелые ноги в белой паутине царапин и стала снимать приставшие к пальто репьи.

— А вот меня ругать некому… — с нескрываемой грустью отозвался Шатилов.

После четвертого выстрела девушка попала в угол листа и с шутливой гордостью посмотрела на своего инструктора.

Карие глаза Ольги, осветленные солнцем, сияли той беспричинной радостью, которая овладевает человеком, когда он юн и все лучшее у него впереди.

Выстрелил Василий. Они пошли не спеша, уверенные в хорошем результате, но третьей пробоины на листке не оказалось. Шатилов ожидал, что Ольга рассмеется, но она только сказала:

— Бывает…

— Нет, не бывает. — Шатилов стал на колени и показал пальцем на среднее отверстие. Только сейчас Ольга заметила: оно было похоже на сплюснутую восьмерку.

— Пуля в пулю! — вскрикнула девушка. В ее глазах было нескрываемое восхищение.

Вернувшись назад, Василий перевел автомат и нажал спуск. Длинная очередь просверлила тишину леса. Автомат забился в руках и смолк. Ольга побежала к мишени. Листок был изрешечен пулями. Она обернулась, уверенная, что Василий рядом, но он стоял на месте, опустив автомат, и даже не смотрел на мишень. Когда Ольга подошла к нему, он молча перебросил автомат за спину, протянул руку, и они пошли к дороге.

Просека была уже далеко позади, когда Шатилов заговорил.

— Страшный это момент, когда наступает тишина. Вам, наверное, звук выстрела бьет в уши, а мне — внезапная тишина. И это после одного случая. В финскую было. На просеке в лесу подорвались мы на мине — гусеницу порвало. Покрутились на месте и стали. Сидим в танке, в щель смотрим. Тихо, кругом никого. Открыли люк, каску на автомат надели — если где на дереве «кукушка» засела — не удержится, выстрелит. Но ничего, тихо. Командира мы с водителем в танке оставили, на всякий случай пистолеты свои отдали, а сами взяли автоматы и пошли искать помощи. Свернули в лес, но для ориентира просеку на виду держим. Вдруг из-за деревьев залп. Друга моего наповал, а меня в ногу. Свалился я, автомат зажал, жду… Показались белофинны — человек тридцать. Подпустил я их ближе — и очередь. Сгоряча весь диск. Кто лег, а кто залег. Подполз я к водителю, его автомат взял, а финны все постреливают. Лежу, патроны берегу, а как только финны поднялись, снова спуск нажал. Короткая очередь — и смолк автомат неожиданно. Вот тогда мне тишина в уши ударила. Открыл я диск, а там больше патронов нет. Ни одного. И для себя не осталось. Постреляли по мне финны, потом гранату бросили. Оглушили совсем. Поднялись они на этот раз по одному, подходят ближе, еще ближе, а я, как заяц, к земле прижался, автомат за ствол держу. Думаю: подойдут — хоть одного прикладом. Только они как побегут назад! Некоторые словно подкошенные валятся. Смотрю — ничего не могу понять. Обернулся — наши танки по просеке идут. А слышать — ни гу-гу. С тех пор мне тишина в уши бьет… И знаете, до чего тяжело было, когда в Донбассе наш цех затих? Ходил, как шальной. Все казалось, что оглох. Вы утреннюю сводку слышали?

— Проспала… — созналась Ольга. — Вчера такие хорошие известия были.

— А я не просыпаю. В семь часов глаза сами открываются. Слышал сегодня: гитлеровцы в Сталинграде продвигаются в направлении заводского поселка.

— Это там, где три завода рядом? — широко раскрыла глаза Ольга.

— Да. И нажали они здорово. А я вот в тылу сижу и по пенькам стреляю… — погрустневшим голосом проговорил Василий.

— Но вы на другом участке воюете, — попыталась успокоить его Ольга.

— Эх, Оля, никто меня понять не хочет, и вы тоже!

— Неправда. Я вас понимаю. Я сама, когда встречаю девушку моих лет в военной форме, испытываю… ну, какую-то неловкость. А ведь достаточно иногда испытать чувство в зачатке, чтобы понять его до конца. И мне понятно, что эта неловкость может перерасти в стыд.

Василий благодарно посмотрел на Ольгу и, движимый вспышкой долго сдерживаемого чувства, порывисто обнял ее и прильнул к губам.

Девушка уперлась руками в грудь Василия и выскользнула. Василий догнал ее, взял за руку. Она не отняла руки, но упорно смотрела в сторону.

— Я вам не нравлюсь, Оленька, — прервал неловкое молчание Шатилов, и интонация его голоса, робкая, как у провинившегося ребенка, смягчила девушку. Карать его было не за что — за любовь не наказывают. Но настала пора выяснить их отношения.

— Нет, почему же, нравитесь, — непринужденно сказала Ольга, и Василий ответил ей счастливым взглядом.

— Я приложу все силы, чтобы стать достойным вас, чтобы… — Не договорив, он попытался привлечь девушку к себе, но она отстранилась.

— Нет, нет. Это вам не дает никаких прав. Вы что-то чересчур расхрабрились, Вася.

— Простите, я плохо владею собой…

Василий отвернулся, пряча взволнованное лицо.

Странное чувство смятения, растерянности овладело Ольгой. До боли в сердце стало жаль Василия. Он, конечно, заслуживает большой любви, но ведь она не виновата, что любит не его, а Валерия. Только нехорошо, что не хватило решимости сказать об этом.

Василий порывисто сжал ее руку.

— Я люблю вас, Оленька. Только о вас думаю. — И с мольбой: — Полюбите меня. Полюбите, если еще не поздно.

— Поздно, — сказала девушка, решив, не щадя Василия, разрубить наконец этот узел. Но как ни категоричен был ответ, Василий уловил в нем интонацию не то сожаления, не то вины.

До сих пор Шатилов не знал горечи неразделенного чувства, не знал потому, что никого не любил так глубоко, как Ольгу. Давно ли, читая в старых книгах о любви, он только улыбался — не верил тому, что любовь способна неотступно преследовать человека. Думал: «Такие сантименты присущи только богатым бездельникам, у которых любовь являлась главным занятием, порою выдуманным, потому что им нечего больше делать, кроме как любить». И современные книги укрепляли в нем это убеждение, утверждая, что труд поглощает всего человека без остатка и тем самым спасает от горя и страданий в личной, интимной жизни. А сейчас он в полную меру ощутил всю муку неразделенной любви.