Владимир Попов - Закипела сталь

Сергей Петрович засмеялся, смех его стоном прокатился по ходам подземного хозяйства.

Проснулась Теплова, прибежала из своего угла и застыла у изголовья Крайнева, тревожно глядя на Сердюка.

— Понял, почему так получилось? — спросил Сергей Петрович. Глаза его лихорадочно блестели.

— Понял, — ответил Сердюк. — Кислород и ацетилен дали взрывчатую смесь. Она взрывается мгновенно.

— Правильно мыслишь, вальцовщик, — приподнимаясь на локтях, сказал Крайнев. — Ну, а как подпольщику ничего в голову не пришло?

Теплова и Сердюк обменялись короткими, взволнованными взглядами. Оба решили: бредит.

— Засни, Сереженька, — мягко посоветовала Валя.

— Да не брежу я, — рассердился Крайнев. — Наоборот, голова сейчас какая-то особенно ясная. Хотел бы, чтобы и у вас была такая… Додумался?

— Нет.

— Так слушайте. Надо, чтобы Павел затеял ремонт котла. Ему привезут кислород и карбид, он наполнит всю систему парового отопления этой газовой смесью, потом поднесет факел к трубе — и в каждой комнате каждая батарея взорвется с силой гранаты. Всех гестаповцев — к чертям собачьим. Уразумели?

Только сейчас Сердюк убедился, что больной не бредит. Идея показалась ему немного фантастической, но заманчивой.

— Молодец, Сергей! Молодец, изобретатель!.. — восхищенно сказал он.

Крайнев тяжело опустился на подушку.

— Надо же еще что-то успеть сделать в жизни.

Теплова поняла, что Сергей Петрович ясно сознает безвыходность своего положения. У нее замерло сердце, слезы застлали глаза. Она тронула Сердюка за рукав, и, когда тот ушел к своим нарам, села на ящик, положила голову на плечо Крайнева.

— Засни, родной. Утром додумаем.

Недолго убеждал Павел Прасолов заместителя начальника гестапо по хозяйству отремонтировать котлы парового отопления. Прошлой зимой в здании было холодно, и не раз шеф гестапо сетовал на то, что вынужден сидеть в шинели и разогревать себя водкой.

Одного только не мог понять гестаповец: почему этот молодой кочегар берется за дело, от которого отказались мастера из немецкой хозяйственной зондеркоманды? Те прямо говорили, что заварить прогоревшие стенки никак невозможно, а русский утверждает, что сделает котлы лучше новых, только надо несколько баллонов кислорода, чтобы разогреть поверхность завариваемой стенки.

Гестаповец приказал солдатам завезти кислород и автогенный аппарат в котельную.

Напарник Павла, кривой кочегар из немецких колонистов, недоброжелательно смотрел на приготовления, заподозрив Прасолова в желании выслужиться перед начальством. «Еще чего доброго этого сопляка старшим кочегаром назначат», — опасался он.

Павел во что бы то ни стало хотел лично поговорить с Крайневым, чтобы точно рассчитать состав смеси. Количество кислорода он мог регулировать по скорости падения давления на манометре, а количество ацетилена определить не умел.

Крайнева Павел увидел впервые. Он лежал обросший, худой, желтый, глаза смотрели тускло и безжизненно. «Долго не протянет», — с горечью подумал Прасолов и стал выкладывать Сердюку: гестаповцы звереют с каждым днем и все чаще на допросах избивают до смерти. Трупы вывозят в тех же машинах, в которых везут на расстрел оставшихся в живых. Ствол шахты «4-бис» глубиной в полкилометра заполнили убитыми доверху и теперь расстреливают в шахте «Мария». Чтобы смягчить тягостное впечатление, произведенное этой информацией, Павел тут же рассказал о комическом случае. Гестаповцы вторую неделю ищут врача рентгенолога, который накормил нескольких офицеров гипсовой жижей вместо бариевой каши. «Разгипсовывать» их отправили в область.

Сергей Петрович знал старшего Прасолова и сейчас удивлялся, до чего же братья похожи друг на друга. Оба туго сбитые, бровастые, у обоих густые, распадающиеся волосы. Но сходство это ограничивалось лишь внешностью. Всего два года была у них разница в возрасте, но Петр — уже мужчина со сложившимся характером. Мрачновато-уравновешенный, он, казалось, постоянно следил за собой, чтобы не сделать лишнего жеста, не сказать лишнего слова. Павел же еще мальчишка. Он редкие минуты сидел спокойно, говорил много, быстро, глотая окончания слов, — как бы не перебили.

Сергей Петрович подробно объяснил Павлу суть задуманной диверсии и под конец осведомился, все ли тот уяснил.

— Все, — ответил Павел.

— Ты подумай еще, а я отдохну. — Крайнев закрыл глаза, и Павлу стало страшно: до чего этот человек был похож на покойника.

Поймав на себе сочувственный взгляд, Сергей Петрович вымученно улыбнулся.

— Мне все ясно, — не найдя других слов, снова повторил Павел.

— Вот я и хотел, чтобы ты хорошо понял, что делаешь. Проведешь операцию, свидимся — расскажешь подробно.

— А как же, обязательно!..

Теплова невольно вздрогнула. Двое обреченных на смерть ободряли друг друга, хотя, очевидно, оба были убеждены, что больше никогда не увидятся.

— Уходи, — шепнул Сердюк.

Павел пожал горячую, слабую руку Крайнева, хотел что-то сказать, но ощутил спазмы в горле и, чтобы скрыть свое состояние, а может быть, под влиянием порыва, поклонился в пояс, попрощался с Тепловой и поспешил вслед за Сердюком.

По тоннелю они шли молча, у выхода остановились.

— Надо же помочь человеку, Андрей Васильевич. Нельзя так, — с укором сказал Павел.

— А ты почему решил, что я ничего не делаю? — обиделся Сердюк. — Лучше подумай о себе. Операция очень рискованная. Уйти, вероятно, тебе удастся, потому что переполох поднимется страшный. Но можешь и не уйти. Патроны у тебя целы или уже расстреляны где-нибудь?

— Что вы, все целы.

— На, возьми еще одну обойму про запас.

— За это спасибо. — Павел залихватским жестом поправил сбившуюся на затылок кепку. — Ну, я пошел.

Андрей Васильевич долго слушал, как замирали вдали осторожные шаги. «Пырина не стало, не станет, наверное, и Павла», — с болью подумал он.

У входа в насосную Сердюка встретила Теплова.

— На смерть? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Рискованная затея.

— Это безумие!

Сердюк сказал:

— Летчика, идущего на таран и уничтожающего одного врага, мы называем героем. Почему же вы называете безумцем того, кто идет на уничтожение двухсот врагов? И кто может запретить человеку стать героем?

Павел решил подготовиться к диверсии в понедельник ночью и осуществить ее во вторник, ровно в девять часов утра, когда все гитлеровцы со свойственной немцам пунктуальностью уже находятся на своих местах.

Накануне он хотел выспаться, но не удалось даже сомкнуть глаз. Мысли теснили одна другую. Может быть, он просто трусит? Нет, наоборот, у него крепла уверенность в том, что в поднявшейся кутерьме удастся благополучно ускользнуть. Волновало другое — опасение, что из-за каких-либо неучтенных обстоятельств гестаповцы останутся живы.