Владимир Попов - Сталь и шлак

— Как не трогать! — воскликнула Мария.

Сердюк молчал. Не так просто было вызвать его на беседу. Он ждал Павла и ни о чем другом не хотел говорить. Молчал он еще и потому, что злился. Постепенно в нем закипало раздражение: собрались втроем в одной квартире, а вдруг облава? Он был в относительно большей безопасности, чем другие: на руках паспорт, справка об отбытии тюремного заключения, «белый билет» — документ об освобождении от воинской повинности по состоянию здоровья. Если не какая-нибудь случайность, все обойдется благополучно. Но как объяснить пребывание здесь этих двоих?

Стекла вздрогнули от выстрела на улице. Прасолов бросился к двери, но Сердюк преградил ему путь.

— Пусти, Андрей Васильевич, пусти! — яростно шептал Прасолов, пытаясь открыть дверь. — Может быть, это в Павла…

— А если это в Павла, так ты хочешь, чтобы и в Петра?… Чем ты можешь помочь? — И он решительно отстранил Петра от двери.

Только спустя полчаса Сердюк позволил парию выйти на улицу. Петр осторожно выглянул за калитку и сначала ничего не увидел, но постепенно глаза его привыкли к темноте, и он различил какое-то темное пятно посреди мостовой. Прасолов быстро перебежал улицу — перед ним лежал человек, одетый в такую же ватную куртку, какую носил брат. Петр опустился на колени и перевернул человека на спину. Борода, усы, большая рваная рана под глазом…

Вдали послышались мерные шаги патруля. Пригибаясь к земле, Прасолов вернулся во двор и в сенях столкнулся с Гревцовой и Сердюком.

— Ну? — спросили они в один голос.

Петр рассказал о том, что видел.

— А вы собирались идти домой, Мария, — сказал Сердюк, когда они вернулись в комнату.

Мария пренебрежительно пожала плечами и снова уселась в углу. Петр примостился рядом. Он очень любил брата, но хорошо знал его слабости. Большой мастер на разные выдумки, Павел не знал меры, и его часто приходилось сдерживать.

Сердюк снова улегся на кровать и закрыл глаза. Теперь он почти не сомневался в том, что Павел погиб, и его мучило собственное бессилие.

«Что это, выдержка или просто черствость? — думала Мария. — Разлегся себе и лежит, будто не о жизни товарища идет речь».

— Андрей Васильевич, — тихо позвала она, но Сердюк не откликнулся. — Андрей Васильевич, — снова повторила Мария, но он взглянул на нее так, что желание спрашивать пропало.

В комнате долго стояла полная тишина. Когда на улице раздавались шаги, все затаив дыхание прислушивались, но у дома никто не останавливался, калитка не скрипела, и шаги замирали вдали.

— Что нового в городе? — наконец заговорил Сердюк: видно, и ему молчание становилось невтерпеж. — Какие новые распоряжения изданы комендатурой?

— Распоряжений не много, — ответила Мария. — Всем коммунистам приказано пройти регистрацию, организована городская управа, комендант города назначил бургомистра, а тот — десятских и сотских по кварталам. Приказано организовать еврейскую общину. Вот пока все.

— И этого достаточно, — угрюмо отозвался Сердюк.

В окно со двора кто-то постучал осторожно, но настойчиво. Петр мгновенно выскочил из комнаты.

Вошел Павел, мокрый, измазанный, но сияющий. Сердюк радостно бросился ему навстречу, протянул руку и, чего никак не могла ждать от него Мария, порывисто прижал к себе.

— Ну, как?

— Феерия, сказка! — захлебываясь от восторга, заговорил Павел. — Только машина подъехала, Смаковский — из нее и бегом к парадному: чует кошка, чье сало съела, — а машина, как на грех, не отъезжает. Смаковскому уже дверь отворяют, а машина стоит, ну я и дунул два раза по Смаковскому, а остальную обойму по машине, по машине! А сам в ворота и дворами. Одно обидно, не знаю, кому сколько досталось. — И вдруг, переходя на официальный тон, спросил: — Какие будут еще задания, Андрей Васильевич?

— Заданий больше не будет никаких, — сухо отрезал Сердюк.

— Что, повременим?

— Нет, вам вообще не будет.

Все трое удивленно уставились на Сердюка. Он был явно недоволен, но никто не решился спросить почему.

Сердюк не спеша уселся за стол и подождал, пока разместились остальные. Павел не сел, боясь вымазать стул и скатерть.

— Повторите задание, которое вы получили.

Павел понял.

— Как можно было уйти без выстрела? — взмолился он.

— Приказано было уйти в случае явной опасности. Значит, нужно было уйти. Разве можно стрелять на виду у немцев? Вы не вольны распоряжаться своей жизнью: она принадлежит не вам, а Родине. Почему долго не приходил? В облаву попал?

— Да, немцы оцепили квартал. Рыскали по дворам. Но я от них улизнул.

— Вот полюбуйся, что получается. Сам ты мог погибнуть ни за грош. Гревцова рисковала собой, придя позже положенного часа. Братец твой отказался домой уйти. Вот и собрались вчетвером. Представь себе: сейчас облава — и всем нам сразу каюк. Людьми мы еще не обросли, — значит, почти вся организация провалилась бы, и из-за чего? А потом, что за настроения в группе? Вот Гревцова рассуждает так: «Убьют меня — одной меньше». Скажи пожалуйста, какая героиня! Жизни своей не жалеет. А одна — это двадцать процентов организации. Вы что: умирать остались или бороться?

— Бороться, — тихо ответила Мария.

— Если бороться — будем бороться, но только умно, хитро, тонко. Наше дело — уничтожать немцев, но самим выжить. Гореть, но не сгореть. Если уж умереть, так не зря. Вот и договоримся: либо железная дисциплина, либо я с вами не работаю. Других найду. Выбирайте.

Сердюк отошел от стола и снова уселся на кровать, подчеркивая этим, что он не торопит с ответом.

Павел еще не остыл после проведенной операции. Он так стремился поделиться своей радостью, и вдруг вместо похвалы — выговор.

— В подпольной организации дисциплина более необходима, чем где-либо. От нее зависят твоя жизнь, жизнь товарища, успех дела, — продолжал Сердюк. — А вы вносите отсебятину, глупо рискуете. А мне, а нам легко было сидеть и ждать, особенно после этого? — Сердюк показал рукой в направлении улицы. — Расскажи ему, Петр.

Тот рассказал брату, как около их дома только что застрелили человека. Павел слушал, опустив глаза.

«Дошло до него, — думал Сердюк. — Только надолго ли он поумнеет?»

— Больше так не будет, Андрей Васильевич, — твердо сказал Павел и поднял глаза на Сердюка, — ошибся малость.

— Какие новые задания? — спросил Петр, считая разговор законченным.

— Пока никаких. Позже вам всем придется устраиваться на работу. Где — договоримся потом. Там, где будет нужно организации: на заводе, в полиции и, возможно, в гестапо. Это будет лучшей конспирацией. Мария — не комсомолка. Ее можно послать в любое немецкое учреждение. И приучайте себя к мысли, что в подполье романтики не так много. Подполье — это тяжелая работа, будничная, требующая выдержки и терпенья. Зубы в десны вдавливать, но сдерживаться.