Владимир Попов - Сталь и шлак

Послав рабочего за фонарем, Крайнев бросает лом в отверстие и внутренне содрогается.

Глухой звук напоминает ему шахту, где погиб отец.

«Не повезло семье, — думает он. — Отец погиб от белых, сын — от немцев. А Вадимка?» — И чувство бешеной ненависти к врагам овладевает им.

— Да скорее же! — зло кричит он на рабочего, который не спеша несет фонарь. — Бери с собой лом.

Втроем они спускаются в канал. Впереди рабочий, потом Крайнев, за ним, недовольно сопя, немец, который никак не может попять, что нужно неугомонному русскому в этом холодном и сыром склепе, но пунктуально выполняет распоряжение ни на секунду не оставлять начальника охраны одного.

Крайнев знает, что произойдет дальше. Он подойдет к выложенной Лобачевым стене, рабочий разломает кладку и уйдет. А потом, потом нужно ударом пистолета оглушить немца, достать шнуры, зажечь их, вставить в проделанное отверстие и бежать.

«Стоит ли бежать?» — задает он себе вопрос и сам понимает, что стоит. Уйти от смерти все равно не удастся, но стоять и смотреть, как огонь пожирает фитиль, и отсчитывать последние секунды своей жизни слишком трудно.

Так они доходят до конца канала, рабочий поднимает фонарь, и Сергей Петрович столбенеет.

Стена разобрана, аммонита нет.

Это удар неожиданный и сильный. Не обернувшись на своего соглядатая, Крайнев начинает медленно подыматься по лестнице. Наверху он сразу же направляется к выходу. Немец смотрит ему вслед, удивляясь тому, как он не заметил раньше, что этот русский пьян.

Сергей Петрович бредет по заводу, не разбирая дороги. Не все ли равно, куда идти?

Он приходит в себя только за проходными воротами.

«Что делать, что же теперь делать?» — в отчаянии думает он.

…Ночью кто-то сильно тормошит Крайнева и чуть ли не сталкивает его с дивана. Он с трудом открывает глаза, узнав Теплову, тяжело поднимается и садится.

— Что случилось? — спрашивает она, пытливо вглядываясь в измученное лицо Крайнева, — таким она никогда его не видела. — Почему не взорвана станция? — Тон у нее сухой, деловитый.

— Жить захотелось, — отвечает он зло, желая почему-то причинить боль и ей, но тотчас жалеет об этом.

Валя недоверчиво качает головой.

— Это же неправда, Сергей Петрович, — произносит она мягко. — Рассказывайте, что случилось.

— Немцы хитрее, чем я думал, — отвечает он почему-то шепотом и рассказывает ей все.

Валентина долго молчит.

— Что же вы наделали в механическом цехе? — говорит она с отчаянием. — Что вы наделали? Разве можно было так действовать?

— Валя, спросите у Сердюка, как мне быть дальше, — неожиданно спокойно говорит Крайнев. — Я ничего сам не могу придумать. Надо же как-то кончать эту комедию с моей службой у немцев.

Валентина чувствует, как ему тяжело, но не находит слов, чтобы его успокоить. У нее и у самой не легче на душе.

На другой день Крайнев явился на завод поздно. Принимая рапорт от старшего полицая, он услышал чей-то вопль.

— В караулке порют, — сказал полицай, отвечая на его недоуменный взгляд.

— Кого порют? За что порют?

— Как за что? — переспросил полицай, удивленный неосведомленностью начальника. — За все порют: за зажигалки, за гребешки, — а разве на триста граммов проживешь? Ну, а в проходной задержат «с товаром» и порют. Сначала к хозяину водили, а теперь таксу установили, за что сколько полагается, и порют.

Сергей Петрович вошел в караулку.

В узком, темном помещении с единственным окном во двор стояла скамья, и на ней, накрытый мокрым брезентом, с привязанными руками и ногами, извивался под ударами плети паренек. В короткие промежутки между ударами он поднимал голову и кричал, но каждый раз от удара ронял ее снова на скамью, и кровь выступала у него изо рта.

Но самое страшное, что увидел Крайнев, было лицо немца. Оно не выражало ни злобы, ни жестокости. Совершенно спокойно, методически, словно рубил дрова, он стегал извивающееся под брезентом тело.

— Отставить! — в бешенстве заорал Крайнев, но палач, мельком взглянув на него, снова ударил рабочего.

Не помня себя от гнева, Сергей Петрович схватился за кобуру. Гитлеровец завопил и, бросив длинную тонкую плеть — настоящее орудие заплечных дел мастера, выскочил из комнаты.

Крайнев начал сам развязывать брезент, но руки у него дрожали, пальцы не слушались.

— Освободить! — скомандовал Крайнев полицаям, и те начали развязывать сразу четыре узла.

Паренек несколько раз пытался встать со скамьи и не мог. Тогда один из полицаев открыл кран и из шланга обдал его водой, помог подняться и выйти.

Вещественное доказательство преступления — две алюминиевые гребенки — осталось лежать на грязном подоконнике.

— Но почему под брезентом? — спросил Крайнев, с трудом приходя в себя.

— Если голого бить, с него котлета получится, порванную кожу потом лечить надо, а под брезентом кожа цела, а что у него внутрях делается — это никому не видать.

В караулку вбежали офицер из личной охраны барона, солдаты и переводчик.

— Вас требует барон фон Вехтер, — сказал переводчик.

«Ну, началось, заварил кашу!» — подумал Крайнев и, подняв с полу плеть, последовал за ним.

— Кто вам давал право трогать немецкий зольдат? — закричал барон, как только Сергей Петрович переступил порог кабинета.

— Кто вам дал право бить русских рабочих?

Вехтер с удивлением посмотрел на Крайнева.

— Право никто не давать, право брать. Мы взяли это право, — сказал он гораздо спокойнее.

— Ну, вот и я взял свое право, — вызывающе ответил Крайнев.

Барон взбесился:

— Ви забывайт, ви говорит с немец, с барон, с владелец завода!

— А вы говорите с начальником охраны завода.

Вехтер оглядел присутствующих, — ему хотелось чтобы они ушли из кабинета и не видели, как он спасовал перед каким-то начальником охраны, но он боялся остаться один на один с этим странным русским.

Барон в гневе метался между столом и стеной.

— Я прошу вас, — твердо сказал ему Крайнев, — не добавлять мне работы. Если вы будете пороть людей, вам сожгут еще одну танковую колонну, а то и весь цех.

— Ви меня не учить, — резко ответил барон. — Я из них выбить большевистский зараз. Я кончил школа руссише промышленник в Лейпциг, я хорошо знаю руссише характер.

Крайнев спокойно уселся в кресло, взял из коробки сигару и закурил. Вехтер поспешно занял свое место за столом, сообразив, что ему неудобно стоять, когда его подчиненный сидит и курит.

— Вы плохо знаете русский характер. Вот он, — холодно сказал Крайнев и показал через окно на повешенного Воробьева.

— Что ви хочет от меня? — взвизгнул вдруг Вехтер. Этот русский на его глазах превращался из обвиняемого в обвинителя, из подчиненного — в хозяина.