Ромен Звягельский - Виктория

— Ну, вот, девочка, давно бы так.

Со следующего дня Вику распределяли в лабораторию вместе с Леной и Валей. Тоггард крутился в лаборатории целый день. Это был большой светлый зал, разделенный пополам стеклянной стеной, за которой ворочался какой-то большой конусообразный механизм, вроде раковины. Там ходили люди в голубых спецовках и перчатках.

В этой половине стояли шесть длиннющих рядов двойных столов, за каждым сидели работницы и собирали небольшие механизмики с помощью пинцетов и микроскопов.

Тоггард крутился в основном у стола приемщицы, которой остальные то и дело приносили на подносах собранные механизмы, и забирали новые детали.

Вика ходила между рядами с веником, потом промывала приборы, потом подносила в саму лабораторию порошки вместе с остальными. Порошки в тяжелых полиэтиленовых пакетах приходилось таскать из подсобного помещения, что располагалось еще ниже уровнем, покатый подъем куда было особенно трудно преодолевать.

— Фроляйн Роза, неужели вы ездите в такую даль из города? — Тоггард играл роль самой пристойности, опуская ресницы и проводя лишь кончиками пальцев по руке девушки, сидевшей перед ним.

Одновременно, он косился на Вику, но ее в тот момент послали замести мусор в другом углу зала. Впрочем, Эриху Тоггарду впервые пришло в голову попробовать и немочку. Она казалась той самой овечкой, которая только и ждет, чтобы ее сцапали и уволокли в кусты.

— Здесь очень много городских жителей, нас привозит автобус.

Она смущенно улыбалась, раздувая ноздри и покачивая головой, как индийская танцовщица.

— Как же вас зовут, ничего что я спрашиваю?

— Роза, а вас?

— А меня зовут Эрих, Эрих Тоггард. Я пастух — пасу, как Господь Бог вот этих заблудших овечек, забочусь о них, защищаю о искушения.

— Они такие молоденькие, — вздыхала Роза, — ну, посмотрите, вот эта девочка, она очень похожа на арийку, не правда ли.

По проходу на них шла Вика, катя тележку с новыми мешками. Она видела, как Тоггард заигрывает с блондинкой в рюшках, радовалась этому зрелищу и благодарила своего ангела-хранителя, наконец-то взявшегося за свои прямые обязанности.

— Так где вас можно увидеть милая Роза?

— Вы хотите меня увидеть?

— С первого же дня. Я боялся подойти к вам.

На обратной дороге во время привала Вика оглянула местность. Сидеть на земле пока еще было невозможно. Туда, куда девушки бегали по нужде прошлым летом и даже зимой — теперь пробраться было невозможно. С земли как раз сошла вся влага и пропитала ее, как вату. За этим холмиком шло поле, уже пропаханное разочек трактором. За ним в легкой сиреневой дымке стоял голый лесок, просматриваемый далеко, в глубине его виднелись березы.

— Да, как раз все, — заключила Вика, — пока подготовимся, все высохнет. Давайте планировать на май. Валя нам наберет целлофана. Мы в него сложим теплую одежду и спрячем ее там, за горкой. Зароем в землю.

— В мае уже тепло будет. И трава по пояс.

— А ночью? Я беру на себя ориентировку по сторонам света. Лена, у тебя сила воли — ты отвечаешь за провизию. Мы тебе будем сдавать, а ты прячь, чтобы мы не знали, копи сухарики, тоже спрячем здесь в тайнике. И смотрите ни гу-гу своим французам, все-таки капиталисты, кто их знает…

Весна — душа нараспашку — весна в неволе — все равно весна, врывается, прочищает застоявшуюся кровь, вселяет беспричинную радость, приближает свободу, поднимает вверх — в облака!

Во всем живет весна, ее лечебный ветер холодит виски, остужает раны, передает привет с родной Кубани, с реки Белой, с родины. А по ночам поют птицы. Они заглушают лагерную тишину, они тоже антифашисты — эти милые грачи или как их там по-немецки. Они поют над лагерной дырой, в которую уже ушли, как в кратер вулкана десятки молодых жизней, они настойчиво вызывают их из небытия своим «сьюить-сьюить», они говорят им на своем ласковом языке: «жить-жить!»

А девчонки не спят по ночам, они вздыхают, они спрашивают друг у друга зеркальце и забывают возвратить, потому что наконец-то их отражения начинают им нравиться, наконец-то они узнают себя там, в серебряном осколочке, который привез их детские веснушчатые мордашки, курносые носики и ждущие любви губы с родины от родимых хат и со столичных площадей. Там, в тех зеркальцах остались они юными беззаботными комсомолками, готовящими стенгазеты и разглаживающими широкие белые ленты для утренника. Там остались их комнаты с глобусами и куклами, их учебники, их братишки, сестренки и старые няни, их города, смятые под пятой немчуры, но вот они видят себя, расцветших, как почки в соседнем лесу, как трава по бокам бетонной аллеи, и им снова мила жизнь, в них снова зарождается способность любить и желание любви. И мощное предощущение, предчувствие любви кажется им самым верным доказательством их молодости и возможности счастья.

Гости собрались к трем. У Ауфенштаргов был милый дом, хотя и напоминал снаружи хлев. Это был большой белый дом, на выпуклом холме, окруженный низкими деревьями и кустарником. К дому вела буковая аллея, вокруг раскинулись поля, уже выпустившие маленькие всходы. Словно зеленая роса на черной сочной земле, прозрачная зеленая пленочка — устилали землю эти ростки.

Франц Поппер был приглашен молодым Ауфенштаргом в числе других начальников второго уровня на крестины младшего, третьего ребенка. Впрочем, слегка изогнутая спина его невзрачной женушки выдавали их причастность к кроличьему роду. Плодовитая оказалась парочка.

Крестины состоялись утром. Младенца давно унесли, да и в нем ли, собственно, дело. Поппер пытался напрячь извилины и выудить, ну в крайнем случае выдавить из них ответ: что это взбрело в голову вице-президенту второго по величине концерна в Германии. Он всегда казался Попперу чудаковатым, теперь вот это приглашение, в этот несуразный дом.

Хозяева встречали на пороге дома. Внутри дом оказался модернизированным по последнему слову, здесь был даже автоматический лифт в гараж и столовую, находящуюся в подвале. Поппер поставлял на ферму Ауфенштарга рабочую силу. Но хозяйством здесь заведовала фрау Марта.

Стол в большой зале был накрыт, за стеклянными дверьми он посверкивал множеством бутылей и бокалами.

В салоне уже было несколько гостей, девушка в прямом, обтянутом лиловой лентой на бедре, платье и с такой же лиловой повязкой на лбу развлекала пожилого господина. Это был первый вице-президент Вильгельм фон Ларке, ставленник самого фюрера.

Франц Поппер подвел жену и дочь, юную особу с пластиной на зубах к Розе. Она была тем лакомым кусочком, на которое позарился фон Ларке. Старик был превосходен. Белая — волосок к волоску — ровным кустом обрамляющая нижнюю челюсть и щеки, бородка, смуглая кожа, покрытая старческими пятнами, а выправка.