Ромен Звягельский - Виктория

К утру она успевала так стосковаться по Жаку, что не могла есть, даже Татьяна заметила, что она похудела за неделю вдвое.

— Одна, как сомнамбула, ни живет, ни умирает: между небом и землей. Другая тает на глазах, как свечка.

— А ты, Таня, добрая. Только, — Вика подбирала слово, — Только грубая очень.

— Так выжить легче, Москва слезам не верит.

— Я все боюсь спросить, как это тебя из Москвы-то в лагерь забрали, неужто были все же немцы в Москве?

— Типун тебе на язык, — рослая Татьяна встала меж рядов и положила локти на полку Вики, — в Малоярославце я была у сестер. У меня там пять сестер жило. Я самая младшая. Последыш. Меня мать родила уж после климакса. Так что я, можно сказать, чудо природы. Вот. Там у нас лес. Трава такая есть борщевик. Можно умереть, какая опасная. А перед войной она вообще озверела, эта трава. Когда вырастает выше головы, так еще ничего, а когда растет маленькая, так ожгешься — беги в сторону кладбища.

— Зачем?

— Помирать. Главное, не сразу, подлюка, проявляется. Обождет, потом гореть все тело начинает. Я к матери пробиралась уже перед самыми немцами. Там бои были жуткие, церковь разбомбили, дом Циолковского, слава Богу, остался кое-как. Прямо по улице бомбы скакали. А у нас там дорога старинная, в конце деревни. Сама Елизавета ее строила. Я там борщевика и насобирала. Все руки сожгла. Да и сунула по глупости в матрац немчику, который в доме жил. Дом у нас богатый — бывший постоялый двор: там человек двадцать расположилось, морды отожратые. Так самое-то что интересное: мать старших сестер эвакуировала, уехали они. А я тут как тут подставилась. Вот после того, как офицерик их по двору полдня с голой жопой побегал, мать расстреляли, а меня отправили по этапу, в это чудесное гнездышко. Вставай давай. И Валюху свою поднимай. Будем живы не помрем.

Странное ощущение было у Вики с самого утра. Словно притупились в ней все чувства, все звуки, все бурление крови. Все внутри ее замерло, как замирает природа перед ливнем, придавленная тучами. Застывают ветки, безмолвствуют птицы. Так и Викина душа ждала непременно сегодня полного и бесповоротного освобождения!

Да, да. Она шла к Жаку в полной уверенности, что сегодня что-то произойдет, что она наконец дотронется до него, до его холодных нежных пальцев. И такой будет свобода!

«Та-та-та-та-аа». Свист позвал ее, и она вдруг увидела, как девушки освобождают для нее место, маленький проход к проволоке.

— Здравствуй, Жак!

— Гутен морген, Виктория!.. Я учу немецкий, у меня есть учитель, произнес он с большим трудом, — Нет учителя русского. Ты учи меня.

— Гут. Что ты выучил? — спросила Вика.

— Алес гут?

— Гут. Еще.

— Ви альт бист ду?

— Сколько мне лет? Мне девятнадцать лет, — она стала показывать на пальцах.

— Дай бест! — произнес он, и у Вики подпрыгнуло сердце. — Я приглашаю тебя на день рождения!

Вика удивилась, но спросила:

— Когда?

— В следующее воскресенье! Здесь. Будут мои друзья и ты. Ты придешь?

— Я приду, Жак! Это ты хорошо придумал! Солнце мое замечательное!

Ласка и нежность переполняли ее, но глухим затвором стоял в горле ком. Чуда не происходило. Неопровержимой истиной проявлялась в ее сознании безысходность, обреченность бытия, и она не понимала, почему Жак, в глазах которого она видела все те же чувства, что переполняли и ее душу, почему он не сопротивляется, не борется, не защищает ее, Вику, и ее любовь. Он был смиренен и покоен, оковы не спадали, проволока не плавилась и не исчезала. «Неужели это и сегодня закончится ничем? — думала она, — И я снова буду крутиться волчком на нарах и выть от невозможности счастья? Очень изощренная пытка! Браво, господа гитлеры и геббельсы, и прочие геморрои. Вы просчитали все верно. Никто еще не додумывался пытать людей их же собственной молодостью и любовью. Я-то, дура, никак не могла понять, за что такой подарок узникам — свободно общаться с парнями, мало ли чего. А они, небось, в кустах сидят и наблюдают, как мы тут из кожи лезем. Ведь мы никогда не достигнем друг друга, Жак, милый Жак. Неужели ты не понимаешь этого!»

И словно ком с горы, накатилась на Вику ярость и протест, она затряслась всем телом и прижалась к проволоке. В лицо впились острия закрученных гвоздей.

— Да кто же придумал эту пытку! — выкрикнула она, — Я не могу так! Ведь они не дадут нам дотронуться друг до друга, это невозможно!

Она просунула руки между натянутыми проводами, крича Жаку:

— Я хочу к тебе! Забери меня отсюда! Забери меня!

— Виктория, — Жак протягивал к ней навстречу свои руки и шептал что-то по-фламандски.

— Фридрих, куда ты смотришь! — крикнул часовой с вышки и, увидев, что Фридрих, прогуливающийся по разделительной полосе между двумя лагерями женским и мужским — с овчаркой по имени Магда, не слышит его, пустил автоматную очередь, расстреляв воздух.

— А теперь объясни, цыпленочек, что это ты делала там, на площадке? Кто там у тебя? Ну, хорошо, можешь не говорить, у всех у нас гормоны! Но ты видишь, что я спас тебе жизнь. Ты не пойдешь в карцер, не получишь кнута, говорил Тоггард, положив Вику на траву возле барака. — Если тебе сегодня так худо, я предлагаю тебе отдохнуть, но уж завтра — завтра у меня мальчишник. Правда, там будут еще и друзья, вот кстати, подполковник Бродзен, ты его видела. Кобель еще тот. Так что выбирай. Будешь отдыхать сегодня, цыпленочек? Ну, отдыхай. А завтра после работы я пришлю за тобой симпатягу Хофке. Повеселимся. Да смотри, вымойся хорошенько.

С этими словами он ушел. Валя нашла Вику заполночь, когда до нее дошло, что Вики нет в бараке. Валя не спала уже несколько недель подряд, не моргая глазела в темноту. У нее выпало несколько зубов, и все больше и больше она становилась похожа на старушку с опухшим зеленоватого цвета лицом и обвислыми морщинами под глазами.

Вика тихо спала на холодной траве и никто не замечал ее в темном углу со стороны аллеи.

— А у меня, Лялечка, сразу два приглашения сразу на два праздника: на день рождения Жака в воскресенье, и на мальчишник Тоггарда — завтра. Я стала популярной личностью, просто-таки нарасхват. Только, боюсь, до воскресенья я уже не доживу, — она помолчала и добавила, — и до завтра тоже.

— Не дури. Это можно решить по-другому, — сказала Валя непривычно твердым тоном, — Я знаю, что надо делать.

Вика посмотрела на Луну в белесом небе, висящую над лагерем Жака, над возвышающимся в той стороне темным лесом, и послушно пошла в барак. Она и сама вспомнила о том, что был еще один шанс уберечь себя для непредвидящейся в этой жизни, но все-таки единственно возможной близости с тем человеком, которому она столько раз отдавалась в своих снах, для любви. И этим шансом была — Роза.