Ромен Звягельский - Виктория

Вика рисовала, потом спускалась к Татьяне, спрашивала, видела ли та Сталина, была ли на Красной площади и чем занималась на кондитерской фабрике. Слушая Таню, она фантазировала и улетала в своих фантазиях в Москву, в Ростов, в степь…

Вдруг она увидела, что девушки расступились перед ней и с той стороны тоже образовался коридор — Жака пропускали его товарищи. До слуха ее снова долетело ее имя.

— Виктория!

— Жак! С днем рождения тебя! Жак!

Она близко близко подошла к проволоке, встала на кочку и так стала еще немного ближе к нему.

— Поздравляю! Желаю тебе либерте! И еще счастья и здоровья!

Она отступила на шаг и полезла под кофточку, а Жак с удивлением и широкой ошалелой улыбкой следил за ней, потирая пальцем подбородок и не зная, отворачиваться ли ему. С обоих сторон их уже обступали люди, но все они краешками глаз следили за этой, ставшей уже известной здесь парочкой.

Вика достала белый лист бумаги и долго боялась перевернуть его рисунком к Жаку.

— Что это? — спросил заинтриговано Жак, — Покажи!

— Это подарок, — проговорила Вика, и пока собиралась еще что-то объяснить, руки ее сами перевернули рисунок и подняли его над всеми.

Так замолкает публика в театре, когда заканчивается гениальное действо. Набрав в грудь воздуха, французы — и только теперь Вика заметила своих знакомых — взорвались криками, показавшимися сперва Вике слишком буйными, чтобы быть криками одобрения, но французы, выбрасывая вверх свои кулаки и морщась от восторга кричали «Браво, мадемуазель! Браво! Белле!» Этот переполох обратил на себя внимание и девушек и они стали заглядывать в рисунок и искать глазами того, кто был нарисован.

— Это же вон тот парень, впереди стоит! — не смущаясь, громко обсуждали они, — В рубашке, длинный.

Жак наконец-то преодолел сильный спазм в носу и глазах, провел всей ладонью по губам и вцепился в колючую проволоку, сотрясая ее, натягивая на себя:

— Их либе дих! — крикнул он ей, и все кругом замерли, как по мановению волшебства. Жак повторил по-фламандски, — Я люблю тебя! Не плачь! Почему ты плачешь, родная девочка? Вытри слезы! Мы будем вместе, сколько бы страданий не пришлось пройти и пережить! Поэтому не плачь сейчас, я не могу видеть твои слезы!

Вика плакала и смеялась, она старалась улыбаться и задыхалась рыданиями, не умея себя сдержать.

— Ты моя награда, ты моя отрада и счастье мое! — шептала она, — Я не плачу, я не буду плакать, я люблю тебя, жизнь моя!

Они не видели, как по лицам женщин текли слезы восторга и преклонения перед великим чудом любви, побеждающим все мытарства и все зло, срывающим оковы и возвышающимся над любыми, воздвигаемыми фашизмом стенами. Французы и бельгийцы, Лион и Мишель, кучерявый Луи, не осиливший свои слезы, наблюдали этих двух влюбленных, двигали желваками и сжимали кулаки, понимая весь трагизм и все величие двух этих юных душ, объяснившихся в любви перед всем миром на языке врага.

Жак не чувствовал, как гвозди проткнули его ладони, только ночью прорезалась боль, и кровь из ран залила постель.

Да, она любила его. И это была настоящая любовь, хотя ей никто и не объяснял какие есть мерила и эталоны. Просто всем своим женским чутьем она понимала, что этот человек дан ей свыше и только он может быть с нею рядом, если вообще когда нибудь она получит свободу. И она готовилась к этому. Она уже утвердилась в мысли, что Жак — ее судьба, ее забота, ее печаль и радость, что это не просто человек, которого она хочет целовать, обнимать, просто хотя бы видеть, а это еще другая вселенная, которую ей подарили, это родной, но другой, отличный от нее человек со своею судьбой, своим характером, которого она помимо ласки и нежности должна будет одарять каждой секундой своей жизни. Она спрашивала себя, смогла бы она отдать за него жизнь, руку, ногу, принести ради него в жертву самою себя, и, прислушавшись к себе, отвечала — да, смогла бы. Она стала заботиться о нем, а он о ней, Жак выучил много немецких слов, а Вика добавила к своему немецкому еще немного французского и даже фламандского, которому так смешно учил ее Жак.

Портрет она хранила у себя под матрацем, а утром, доставала его и здоровалась с Жаком, гладила его пальчиками по щеке и улыбалась ему. Она с великой радостью проживала каждый день и не думала больше о заточении и невозможности счастья. Она была счастлива! Оставалось только терпеливо выжидать, когда фашизм сожрет сам себя, а советские и союзные войска не загасят это адское нацистское варево.

Наступил сорок пятый год. Девушкам разрешили иметь мелкие деньги, а значит и зарабатывать их, выполняя просьбы работников завода, разрешили совершать мелкие покупки, и Вика, рисуя небольшие рождественские и пасхальные открытки, получала монеты, на которые могла себе позволить купить в столовой завода хлеб.

Пасху немцы отмечали тихо. Девушек не погнали на завод, но такого веселья, как в прошлом году, не наблюдалось и в казармах. Зато веселились французы и бельгийцы, у которых, оказывается, праздник этот был очень важным, не менее уважаемым, чем Рождество. Жак пытался рассказать Вике что-то из Евангельской истории, но недостаточно знал для этого немецкий.

Кроме того, Воскресение Господне, явилось для бюргеров городка Торгау сошествием с небес целой армады самолетов, похожих с земли на небольшие черные кресты, которые ставили при отступлении немцы на могилах своих солдат. Это было неприятное зрелище, настолько неприятное, Франц Поппер, обедавший с семьей в своей городской квартире, поперхнулся пасхальным пирогом, услышав этот нарастающий небесный гул.

— Они нас поработят? — спросила дочь, выбросив в воздух пару капелек слюны из-за металлической пластины на зубах, когда самолеты пролетели, Скоро?

— Не сегодня — завтра, — буркнул штандартенфюрер, — Не суйся не в свое дело. Тем более, что это не русские, ты что, не знаешь, что там — Англия.

— Что ты собираешься делать, Франц? — обеспокоенно спросила жена, — Ты о нас подумал?

— И эта туда же? Да вам-то чего боятся? Как жили, так и… Слышал бы меня фюрер! Один такой разговор — расстрел. И я сам…

Он еще хотел сказать, что сам бы расстрелял любого солдата, услышав такие речи, но в дверь постучали.

— Штандартенфюрер! Срочное сообщение!

Поппер взял бумагу и отошел в глубь холла, читая.

— Подождите меня, — обеспокоенно сказал Поппер и закрыл за водителем дверь, — Эмма, кажется, началось. Ты давай… жди меня…

Он оглядел комнату, поцеловал дочь в маленький выпуклый лоб и ушел.

Эмма Поппер начала вытаскивать из гардероба и с антресолей давно собранные чемоданы, проговаривая себе под нос:

— Как же, сидим и ждем, когда ты о нас вспомнишь. Придут русские, им объяснять будем, что мы тут ждем папочку, который достреливает ваших цыплят в своем «Птичьем гнезде».