Григорий Люшнин - Строки, написанные кровью

— Тоскуешь? — спрашивает он, подходя ко мне.

— А тебе весело?

— Весело не весело, а тосковать нечего. Подарок не хочешь получить?

— Какой подарок? От кого? Сюда и письмо-то не пролетит. Если только птица уронит перо случайно или ветер занесет какой-нибудь клочок бумаги.

— Подарок с неба, но от человека, — продолжает Саша Рыжий, держа руку за пазухой. — Адресовано тебе.

— Тогда показывай, чего же стоишь!

Саша встал в пол-оборота ко мне, прищурил левый глаз и вытащил из-за пазухи килограммовый камень.

— И это подарок! — вспыхнул я. — Возьми его лучше себе и положи на рыжую голову. Иди отсюда.

— Ты не горячись, подарок другой, смотри!

И Саша стал вытягивать привязанную к камню крученую в несколько ниток белую веревочку. Меня одолевало любопытство. Но Саша не спешил:

— Видишь!

— Вижу, вижу, ты вынимай всю до конца.

— А вот и конец, — говорит Саша Рыжий и вытаскивает из-за пазухи свернутую в трубочку клетчатую тетрадь с карандашом, тоже на веревочке.

— Неплохой тебе подарок.

— Почему ты думаешь, что мне?

— Сейчас поясню, садись!

Мы сели с ним рядом на нары перед окном. Саша поднес к моему лицу тетрадь, и я прочел мелкие буквы четырех слов: «Тому, кто пишет стихи».

— Откуда известно, что в нашем лагере пишутся стихи, а не в другом?

— Земля слухом полнится лучше, видно, чем человек. Вот мы с тобой тут говорим, а в России слышно. Земля — это лучший проводник.

Меня заинтересовало и другое. Как и кто мог перебросить тетрадь через проволоку? Разве с дороги добросишь? Да будь у человека тройная сила, ни за что не добросит.

— А ты бы докинул? — спросил я у Саши.

Саша пожал плечами:

— А верно, как могли бросить? Ловко придумано. Результат хороший. Не иначе тут какая-нибудь пушка была применена.

Долго мы думали над этим. В разговор вмешалось еще несколько человек, и сообща пришли к выводу, что камень пущен с помощью какого-то механизма.

И вспомнил я.

В последнее время перед вечерней поверий на дороге у тополя стали часто прохаживаться двое, мужчина и женщина. Когда рядом никого не было видно, они садились у молодого деревца и что-то разглядывали на нем. Но стоило только кому-нибудь появиться на дорore, как они поднимались и проходили метров сто назад или вперед. Но если незнакомец оказывался рядом неожиданно и им нельзя было встать, они начинали целоваться, Прохожий, улыбаясь, отворачивался. И все-таки мы догадались, что они сделали на молодом деревце.

К рогулькам, выросшим около деревца, была прикреплена резинка длиной в полметра, на середину которой положили камень с привязанными к нему карандашом и тетрадкой. Получилось что-то вроде большой рогатки. Камень упал на газон, где Саша обдирал кирпичом доску.

Так у меня появилась тетрадь. Я ее носил всегда с собой под рубашкой. Лишь на ночь клал под подушку и прижимал до утра головой. В ней не было ни одной помарочки, ни одной пропущенной клетки. С первой страницы до последней она была исписана моим мелким ученическим почерком. Я не сразу писал в тетрадку. Сначала выходил во двор и палочкой на земле рифмовал строки, стирая несколько раз рукой, как резинкой с бумаги. И когда я видел, что стихотворение получилось, тогда уже переписывал аккуратно в тетрадь, загоняя по две-три буквы в клеточку. Так изо дня в день тетрадка заполнялась стихами, как улей медом.

Стихи пошли по камерам. Их читали при тусклом свете фитилька после вечерней поверки. Их распевали. Когда в тетрадке осталась последняя чистая страница, ко мне подошел Саша Рыжий:

— Еще бы такую бросили, — сказал он.

— Кто же тебе будет даром бросать, — сказал я. — Надо чтобы стихи дошли и до тех, кто старается ради нас.

— А зачем они им?

— А тебе зачем?

— Они из нашей житухи, про нас.

Услышав наш разговор, к нам подошел дядя Костя:

— А ты напиши, где, как и для кого ты сочиняешь.

И я заканчиваю тетрадку стихотворением «Я пишу»:

В какой камере только не знают Сашу Рыжего с его таежнымй рассказами? Но Сашу больше уважают за разные выдумки. Если он пойдет плясать, то заранее поджимай живот. Когда он бывает дневальным по камере, и ему надо мыть полы, то возле двери собирается столько народу, что охранникам-эсэсовцам приходится разгонять зрителей прикладами. Но однажды им заинтересовался сам комендант — ему понравилось, как Саша Рыжий моет пол. Каждую субботу теперь его брали в комендатуру на уборку, за что выдавали ему кусок хлеба и очистки от картошки. Веснушчатый, всегда веселый, ни одной минуты не сидящий на месте, сегодня он сидит спокойно, старательно трет кирпичом старую сухую доску. Саша мастерит балалайку.

Любители посидеть подольше, особенно «старички», узнав, что Рыжий занимается «пустым делом», обступают его:

— Ты бы свет какой-нибудь придумал, ведь темь одна в камере.

— Я же и делаю свет, — говорит Саша.

— Какой же это свет, — возражают ему, — Это балалайка.

— Да, это балалайка, но она породит свет.

Когда балалайка была готова, небольшого размера, с одной струной и то ржавой, Саша вышел во двор и, сев на пень у дорожки, ведущей к кухне, заиграл. Из соседнего сектора полетели к Саше галеты и сигареты. Один из французов бросил Саше целую булку и попросил, чтобы он сделал ему замок закрывать чемодан.

И Рыжий занялся замком. Он достал где-то кусок березовой доски и целыми днями выковыривал ногтями всякие полосы и дырочки. А иногда просто грыз зубами.

«Старичок» Иван Коротин, наблюдавший за работой Саши, не выдержал, подошел:

— Какого ты черта делаешь?

— Замок, — ответил Саша Рыжий.

— О свете подумать надо. Зачем он тебе?

— Твой язык запереть.

Иван Коротин не обиделся:

— А ключ где?

— И ключ будет, и свет будет.

Не обращая внимания на пересуды друзей, Саша продолжал заниматься своим делом.

Через два дня он положил на стол замок с ключом. Но секрет своей работы Саша так и не открыл. А показывал с удовольствием. Повернешь ключ влево — дужку не выдернешь. Повернешь вправо — сама вылетает.

— Ну и черт же, — говорил один.

— Не черт, а бог, — утверждал другой.

А Саша Рыжий стоял и посмеивался:

— Да я и не то сделаю еще.

— Ты свет сделай, — подсказывал Иван Коротин.

— И сделаю, дайте подумать.

За этот замок военнопленный француз подарил Саше ножик с пятью лезвиями и пилкой. Рыжий берег его, как пайку хлеба.

В детстве Саша видел у своего деда Игната в чулане узкий, но яркий огонек, вылетавший сквозь трубочку из железной банки. Дед Игнат клал в банку карбид, наливал воды, закрывал крышкой и подносил спичку к трубке. Тогда-то и вспыхивал фитилек.