Григорий Люшнин - Строки, написанные кровью

На трубочку он наткнулся сразу — увидел у своего соседа алюминиевый мундштук. Пришлось выменять за полпайки хлеба. А за банкой он следил целую неделю. Однажды, когда Рыжий мыл в комендатуре полы, конвоиры, получившие на обед тушенку, пытались открыть ее, разрезав железную банку пополам. Но Саша подсказал, что надо ножом сверху наполовину вырезать круглую крышку и вывалить мясо на тарелку. Они так и сделали, а за совет отдали ему облизать банку. Рыжему этого только и надо было. Теперь где достать карбид?

Как всегда, в субботу Саша пошел мыть полы в комендатуру. Оставшись один, он раскрыл пилку ножа и у правой батареи на вентиле от стены стал перепиливать трубу, а перепилив, спокойно занялся мытьем полов. Вошедший комендант-эсэсовец, увидев в комнате пар, остолбенел:

— Почему?

Рыжий пожал плечами к страдальчески скривил лицо, мол, трубу менять надо. Комендант подошел к батарее и оглядел вентиль. На другой день из города с завода приехала грузовая машина с автогенной аппаратурой и сварщиком, мужчиной лет под шестьдесят. Конвоир пришел в камеру и вызвал Сашу Рыжего.

— Господин комендант зовет тебя!

Саша схватил ведро и вылетел во двор. Работы было много: сгрузить аппаратуру, карбид и шланги. Потом натаскать воды, расправить и протянуть шланги. Выполняя эти работы, Саша не забывал об основном. Два кармана он сразу же загрузил карбидом и отнес в камеру. Несколько кусков отложил в угол в комендатуре. Рабочий автогенщик оказался добрым немцем. Он видел, как его помощник кладет в карман карбид и уходит с ним куда — то, но молчал. А закончив сварку, показал Саше на карбид, возьми, мол, пригодится.

В этот день Саша не ел от своей пайки мякоть. После вечерней поверки он принялся за работу. Положил в банку карбид, залил его водой, закрыл железную, не совсем отрезанную крышку, предварительно вставив в нее мундштук со сплющенным концом, а вокруг обмазал хлебом, чтобы не проходил газ.

Иван Коротин ударил кремнем о кремень из трубочки вылетел длинный язычок огня.

— Ура! — раздалось с нар.

Вокруг стола собрались в круг все. Иван Коротин пошутил, держа над фитильком руки:

— Как капля воды, похож на тебя огонек-то.

— Похож! — сказал Саша. — А ты говорил, что не сделаю.

В окно, закрытое ставнями, раздался стук.

— Гасите свет! — это предупреждал ночной охранник.

Нет, гасить фитилек никто не собирался. Коротин подвинул стол ближе к окну, снял банку и поставил ее на пол под стол так, чтобы охранник не мог видеть света.

А вокруг фитилька теперь, как вокруг костра, садились узники и рассказывали услышанные за день новости. Когда новостей было мало, вспоминали родных, детство. Через некоторое время такие «лампы» появились и в других камерах.

В долгие осенние и зимние вечера после вечерней поверки вспыхивал, как доброе солнце фитилек, согревавший сердца людей за колючей проволокой.

— Вот тебе тема, — сказал мне как-то дядя Костя. — Не ленись.

И я сел за стихотворение о фитильке.

Шла осень 1942 года. На берегу залива Балтийского моря в местечке Редентин нас, около ста человек, разместили в бывшем пивном зале. Некоторые устроились на сцене, где года назад выступали бродячие артисты, остальные на полу, кто где и кто как. Мрачное длинное помещение с решетками на окнах, со ставнями и тяжелой дубовой дверью было похоже на трубу. Казалось, что отсюда и муха не вылетит.

И все-таки каждый мечтал о побеге. Для этого объединялись в группы по три-четыре человека и всё добытое и полученное делили поровну.

Поднимали нас рано и, несмотря на непогоду, вели в деревянных колодках по булыжной мостовой на работу. За колонной, гремя старыми колесами по камням, ехала длинная, запряженная пленными тележка.

И вот первый побег был совершен во время такого марша. Шустрый, невысокого роста мужчина, лет сорока, выбрал момент, когда конвоир чуть-чуть вышел вперед, и, сделав шаг в сторону, скрылся в темноте. Тут уже никакой фонарик не мог помочь конвою.

Пленный ушел.

В этот же день, когда все вернулись с работы, были выстроены у двери восемь человек, спавшие по соседству с беглецом. Принесли широкую, низкую, похожую на корыто без поперечных стенок скамью. Комендант встал возле нее с двумя плетками и сказал, что эти военнопленные наказываются за то, что спали с беглецом рядом и не могли его удержать от побега. Что из-за убежавшего всех конвоиров могут угнать на восточный фронт. А этого они боялись, как огонь воды.

Секли по очереди двумя плетками с двух сторон до тех пор, пока комендант не скажет «стоп». Но разве нашего человека этим устрашишь? В знак протеста против варварского избиения те восемь человек через несколько дней бежали.

Вечером приехало «большое начальство» во главе с фельдфебелем-эсэсовцем, который объявил, что все беглецы пойманы и будут наказаны по закону военного времени. Но если же из остальных кто сделает попытку к бегству, будет расстрелян на месте. На другой день был усилен конвой и уменьшена пайка хлеба.

Через неделю к нам на место убежавших пригнали еще пятнадцать обросших, словно старики, военнопленных. Среди них выделялся своим ростом парень лет двадцати пяти с угреватым лицом по прозвищу Табак. Он — летчик-истребитель. Его сбили над Минском, и он раненый опустился на парашюте прямо в лагерь военнопленных.

Остальные пленные ничем не выделялись, кроме еще одного, матроса, сказавшего слова, которые я запомнил на всю жизнь: «По лужам, но уплыву в Россию».

Прибывшие разместились вместе под окном, все побрились, будто им завтра идти в гости или на свидание. Дождь начал хлестать с вечера. Он то затихал, то принимался снова, наполняя барабанной дробью помещение. Закрытые наглухо, мы сидели в кромешной мгле. Лишь изредка какой-нибудь заядлый курильщик высечет кремнем огонек и закрутит тонкую, замученную свертыванием цигарку.

Некоторые, наработавшись и пройдя по булыжной мостовой со сбитыми ногами шесть километров, дотащившись до своей постели, тут же засыпали. Кое-кто бодрился, но опять — таки недолго. А сегодня затеянный прибывшими разговор встревожил всех, лишил сна.

— Спите, ребята, — вдруг сказал Табак. — Война только начинается.

Постепенно разговор стих. И наступила тишина. Но она длилась недолго. На полу под окном, где расположились новички, послышались возня и шепот.