Сергей Мартьянов - Первые залпы

Не было среди них замполитрука заставы Михаила Зинина: вместе с ефрейтором Бричевым с вечера находился в наряде. Остальные все в сборе. Можно начинать.

Горбунов прокашлялся и ровным, глуховатым голосом рассказал командирам о человеке, приплывшем с того берега Буга.

Шалагинов чуть присвистнул. Ипполитов нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Абдрахманов еще больше нахмурился. А на лице старшины Мишкина не дрогнул ни один мускул. Хладнокровный же, черт!

— Телефонная связь с комендатурой и с соседом слева нарушена, — продолжал Горбунов. — Поэтому помощи нам сейчас ждать не приходится. Подняты ли по тревоге части Красной Армии, мне неизвестно. Но мы не будем ждать! До четырех часов утра осталось, — Горбунов посмотрел на свои часы, приложил их к уху, послушал, — остался… один час пятьдесят минут. Прошу сверить с моими.

Сержанты сверили, подкрутили стрелки. Горбунов продолжал с некоторой торжественностью:

— Товарищи младшие командиры! Нам предстоит бой с коварным и сильным врагом. Но мы ведь пограничники! Призываю вас в решающий момент действовать инициативно и смело…

Через пять минут сержанты вышли. И тотчас в казарме раздалась команда дежурного:

— Застава, в ружье!

Заскрипели, ходуном заходили двухъярусные железные койки. Задрожали половицы. Затопали сапоги. Тревога!

Застава размещалась в одноэтажном деревянном доме. Было тесновато, но в тесноте не в обиде.

Руки бойцов безошибочно знали, где одежда, где сапоги, где оружие. Неважно, что свет горел только у дежурного и в канцелярии, а в казарме было темно: Не раз и не два их поднимали в ружье и всей заставой и группами. Так было весь месяц, весь год. Привыкли, натренировались.

На заставе — тревога!

Зинин и Бричев вышли на задание в восемь часов вечера — еще до того, как человек с того берега был доставлен на заставу. Им приказано было осмотреть контрольно-следовую полосу от центра участка до правого стыка, а с наступлением темноты проверить службу нарядов и осмотреть ветряную мельницу на правом фланге.

Они прошли по сельской улице, миновали околицу, поля, преодолели контрольно-следовую полосу и пошли по дозорной тропе вправо — Зинин впереди, Бричев сзади, шагах в двадцати. До самого Буга лежала полоса шириной метров в восемьсот — вся в нехоженых травах, мелком кустарнике и песчаных холмах, — так что пограничников не было видно с чужого берега реки.

Здесь были владения заставы, никто не мог ступить на эту землю свободно и безнаказанно. И потому здесь всегда было пустынно, тихо и немного торжественно.

Вечер стоял безветренный, душный. Все вокруг как-то притихло: и густые полегшие травы, и воздух, и даже птицы; не было слышно даже лая собак в Новоселках и в польской деревне Старый Бубель на противоположном берегу. Только комары густо звенели и больно кусались.

Зинин и Бричев прошли километра два, так ничего подозрительного и не заметив. Только в четырех местах следовую полосу перебежали зайцы, да в одном лисица.

Потом повстречали идущий с правого фланга наряд — ефрейтора Андрея Колодина и ефрейтора Александра Смаля. Когда поравнялись, Колодин доложил, что за время несения службы нарушений государственной границы не обнаружено.

— А что видно на том берегу? — спросил Зинин.

— Да ничего! — почти весело ответил Колодин. — Притаились немцы, ни звука!

Он был общителен, разговорчив и улыбчив — этот заводила в песнях и плясках.

Подошел Смаль.

….. Ну, как настроение? — спросил у него Зинин.

— Ничего, спасибо.

Постояли, покурили, посматривая по сторонам.

Багровое солнце тяжело опускалось за Бугом. Закат полыхал по всему горизонту кровавым пожаром. Огненные стрелы лучей тревожно летели по небосводу к востоку, поджигая высокие перышки облаков. Густую, гнетущую тишину нарушал лишь комариный гуд.

— Не нравится мне все это, — сказал Колодин.

— И мне тоже, — подхватил Смаль.

— Да-а, — протянул молчавший до сих пор Бричев.

— Да будет вам, ребята! — попробовал успокоить их Зинин. — Закат как закат.

На том они и разошлись — каждый своей дорогой.

Замполитрук Зинин, конечно, понимал состояние бойцов. К тому же он знал немного больше, чем они. Он знал, например, каким беспокойством были полны выступления членов партии на последнем партийном собрании. Знал, что начальник отряда приказал все оборонительные сооружения закончить строительством раньше намеченного срока. А сегодня днем Горбунов и Горбачев говорили между собой о каком-то человеке, который кричал вчера с середины Буга о возможном нападении фашистов. Зная об этих фактах, Зинин внутренне был готов к любым неожиданностям…

На траву и кусты пала роса, и вскоре сапоги и брюки в коленках стали мокрыми. Потянуло прохладой. Над Бугом закурился белесый туман.

Уже с трудом просматривалась следовая полоса: все сливалось, сглаживалось на этой черной рыхлой ленте земли, уходящей все вперед и вперед.

У Зинина тревожно, неспокойно было на сердце, но он не показывал, не имел права показывать подчиненным своего беспокойства. Работала только мысль.

Вот ему идет двадцать седьмой год, а сколько уж всего пришлось испытать! В голодном двадцать первом году отбился от матери, попал в детский дом. С грехом пополам окончил семь классов и по возрасту был отпущен домой. Пожил с годик и уехал в Алатырь учиться и работать. Еще два класса кончил. Потом четыре года жил в Ташкенте. И снова работал, а вечерами учился в заочном финансовом институте. Окончил институт за два года экстерном. Женился. Год работал бухгалтером. Но понял, что ошибся: не лежит у него душа к дебетам и кредитам. И уговорились они с женой, что он поступит в правовой институт, на юридический факультет. Стал снова учиться. На последнем курсе вступил в партию. Около месяца проработал в Оренбургском областном суде, но тут, в августе тридцать девятого, его призвали в армию, а в сентябре он уже участвовал в освободительном походе в Западной Белоруссии.

Закончил поход в Волчине, где остановилась первая комендатура 17-го Краснознаменного погранотряда. А в январе сорокового в составе лыжного батальона пограничников на Карельском перешейке принял боевое крещение: в жесточайшие морозы ходил в разведку, сбивал финских «кукушек», вылавливал диверсантов. Прошел, что называется, сквозь огонь, воду и медные трубы и, вернувшись в Волчин, был назначен замполитрука на заставу Горбунова.

Пока воевал, не стало жены. Работала она химиком и погибла от какого-то опасного опыта.

Двадцать семь лет, а все в жизни давалось нелегко, все приходилось брать с боем. Но, видать, самый главный бой еще впереди.

…Стало уже совсем темно. Было, наверное, часов одиннадцать, а то и больше. Самый длинный день в году догорал, только далеко за Бугом все еще зеленела заря и небо там никак не могло потухнуть совсем.