Сергей Мартьянов - Первые залпы

Вот смог, оказывается! Он подумал о красных петлицах на гимнастерках врагов и красных звездочках на их пехотных фуражках, и чувство брезгливого отвращения к этим переодетым в нашу форму фашистам переполнило его душу. Как они смели?! Как смели?!

Бричев снял фуражку, сполз к ручью, зачерпнул пригоршню студеной воды, плеснул на пылающее лицо.

Зинин сидел на камне, задумчиво смотрел на бледнеющие звезды.

— Это война, Миша, — негромко проговорил он, когда Бричев поднялся к нему, охладевший и немного успокоенный.

— Да, пожалуй, что так, — сказал он. — А вы раньше знали, товарищ замполитрука, об этом?

— Я же не слепой! — усмехнулся Зинин. — Только не знал, когда точно ударят фашисты. Теперь ясно: сегодня утром.

— А эти трое — диверсанты? — спросил Бричев. — Специально заброшены, да?

— Специально. Они, Миша, связь обрезали и хотели на мельнице наблюдательный пункт устроить.

— Ты смотри! — изумился Бричев. — Ну, мы им дадим жизни, когда полезут! Верно, товарищ замполитрука?

— Пошли-ка быстрей на заставу, — ответил Зинин.

Застава готовилась к бою. Переодевались, опрастывали вещевые мешки, набивали их патронами и гранатами. В темноте, в молчаливом предчувствии надвигающихся грозных событий. Никогда еще не было такого.

Но граница есть граница, и ее бойцы привыкли ничему не удивляться и быстро, точно выполнять приказы. И они делали все с точностью, без рассуждений. По крайней мере так казалось со стороны. А про себя каждый из них не мог не думать, тревожно и взволнованно: «Неужели война? А если так, то почему не скажут прямо?»

Зинин и Бричев прошли в канцелярию, и Зинин доложил обо всем политруку Горбачеву (Горбунов куда-то вышел) и положил на стол трофейные пистолеты и документы.

Горбачев все осмотрел бегло, при свете керосиновой лампы, и с досадой стукнул кулаком по столу:

— Черт!.. Связь обрезана. Это же сведения огромной государственной важности! Придется немедля посылать нарочного в комендатуру, — он взглянул на замполитрука и ефрейтора и сказал спокойнее: — Ладно, идите завтракайте.

Зинин и Бричев прошли прямо на кухню, там было светлее. Через открытую дверцу из плиты вырывались багровые отсветы пламени, блуждали по стенам, по могучей фигуре повара Александра Гребенникова.

— Что, хлопцы, проголодались? Сейчас нальем, — первым начал разговор повар, парень общительный и веселый. — Вам погуще или как?

— Ладно, давай наливай, — мрачно сказал Зинин.

Они присели к кухонному столу прямо с винтовками, в снаряжении и хлебали из мисок вяло, без аппетита.

— Что-то не солощие вы сегодня, — посочувствовал им Гребенников.

Но тут по казарме разнеслась команда:

— Застава, стройся!

И все, разобрав винтовки, в полном боевом снаряжении быстро выстроились в две шеренги на свободном пространстве между койками. Дежурный вынес лампу, повесил ее на гвоздь, и теперь отчетливо стали видны напряженные лица бойцов, штыки на винтовках, подсумки с патронами.

Их было шестьдесят. Русские, украинцы, казахи, один удмурт. Шесть коммунистов и тридцать восемь комсомольцев являлись тем ядром, вокруг которого сплачивались остальные бойцы.

Старшина Мишкин подровнял строй, скомандовал «смирно» и сразу же «равнение направо»: справа, от канцелярии, уже подходили к строю начальник заставы и замполит. Все было, как всегда. Старшина доложил, что личный состав заставы выстроен. Младший лейтенант поздоровался. Пограничники дружно ответили: «Здравия желаем».

«Этот ритуал подтянет людей, — думал Горбунов, — вселит в них уверенность в нашу силу».

До четырех утра оставался час с небольшим, и Горбунов позволил себе медленно пройтись вдоль строя, внимательно осмотреть каждого, его вооружение, его заправку. Политрук Горбачев шел следом.

Выйдя перед строем на середину, Горбунов скомандовал:

— Застава, смирно!

Теперь ему предстояло объявить самое главное. Как сказать? Какими словами? Полтора года он командовал этими людьми. Изо дня в день, из ночи в ночь посылал их на охрану границы, напутствовал точными словами боевого приказа: следовать до такого-то места, действовать так-то, связь держать с тем-то. Когда ночью возвращался наряд, Горбунова будили, и он принимал рапорт, придирчиво допытывался: что было слышно на том берегу, куда вели следы зайца, почему вскрикнул филин? Он добивался скрупулезного выполнения пограничных инструкций и был строг, если замечал халатность или расхлябанность. Его уважали за справедливость, за строгость, за прямоту, за отеческую заботу. Ему верили, и он знал это.

— Товарищи бойцы и младшие командиры! Товарищи пограничники! — начал он. — Мы получили сведения, что в четыре часа утра гитлеровцы нападут на нас. Они сумели перебросить на наш берег диверсантов, и те перерезали связь с отрядом и соседями. Наш наряд уничтожил трех таких диверсантов и захватил трофеи. Положение очень серьезное… Возможно, это и есть начало войны… Но фашисты нас не запугают! Будем стоять каждый на своем посту. Наша задача — оборонять участок государственной границы, вверенный нам командованием. Я решил…

И он спокойно и твердо поставил боевую задачу каждому отделению, каждому пулеметчику и каждому снайперу.

Убедившись, что люди поняли его и готовы драться до последнего, он скомандовал:

— По местам! К бою!

Пограничники бросились к окопам и блокгаузам.

Застава стояла в самом центре Новоселок. Со всех сторон казарму окружали дома, сараи погреба. Под их прикрытием противник мог вплотную приблизиться к казарме и внезапно атаковать. Необходимо было поэтому вынести линию обороны за пределы деревни, встретить врага на околице, в садах и огородах. Но, во-первых, там не было окопов и блиндажей, а во-вторых, и это главное, деревня была слишком большой и разбросанной, и шестидесяти человек не хватило бы для многокилометровой круговой обороны.

Оставалось выбросить отдельные группы на вероятные пути наступления противника. Но как узнать точно, откуда он будет наступать? Со стороны Буга? С севера, от сосновой рощи? С юга, от дубовой рощи? А может быть, с тыла, от деревни Паниквы и даже от Волчина?

Все это выяснится потом; сейчас же нужно держать заставу в кулаке, в надежных укрытиях, построенных вокруг казармы, а за околицу выслать только наблюдателей. Затем уже организовать гибкую подвижную оборону.

Горбунов так и приказал. Еще несколько недель назад его люди, недосыпая, отказывая себе в отдыхе, закончили сооружение шести блокгаузов — дотов — в несколько накатов бревен, с амбразурами, с ходами сообщений. Четыре блокгауза по углам двора, один у ворот и один позади заставы, у склада. Из них можно было вести огонь вдоль улиц и по огородам. Они укрывали людей от артиллерии и минометов. В них бойцы были рядом с родной заставой и чувствовали себя увереннее. Все это учитывал Горбунов.