Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных

Проползая под полоской света, капитан уже хотел было свернуть влево, за поворот катакомбы, за которым угадывалось шуршание кого-то ползущего впереди, но неожиданно его окликнули.

— Сюда, капитан, сюда! — услышал он, принимая чуть правее того хода, по которому ушли остальные бойцы. — Здесь полка, а за ней — выработка.

— Ты, Калина?

— Кто еще может дожидаться тебя в этом каменном аду? Заползай, здесь — как на печи.

— Нет времени, нужно торопиться.

— При-стре-лю.

— Ползу-ползу, — рассмеялся Андрей. — Вот что мне нравится в тебе, так это то, что объясняешь ты свои желания всегда очень доходчиво. К тому же одним, каждому понятным, словом. Кстати, ты действительно была вчера в деревне? — спросил Андрей, остановившись так, чтобы упереться локтями на порожек, рядом с высокой полкой, уже «обжитою» Калиной.

— У деда Любчича погостила, помнишь, у того, объездчика. Визит, правда, не состоялся, тем не менее…

— Но зачем же так рисковать, тебя ведь могли схватить. В селе полно немцев.

— Не так уж и полно, теперь их всех в поле погнали, за три километра от села, в окопы.

— Так что, в селе действительно нет немцев?

— Прежде чем податься к Любчичу, я заглянула к знакомой старушке, бывшей учительнице, и узнала, что теперь в селе осталось два десятка полицаев, которых из райцентра пригнали, какой-то немецкий штаб и два пулеметных заслона со стороны реки. Один из них напротив нашего маяка, то есть напротив косы, а другой туда, ближе к переправе. Немцы теперь считают, что село у них в тылу, а с гарнизоном Каменоречья покончено.

— Но случилось так, что меня все равно схватили, двое подвыпивших патрульных полицаев. Пока разбирались, местная или неместная, мы с ними к усадьбе Любчича и подошли, со стороны сада. Они не из этого села, а потому поверили, видишь ли, что имеют дело с его племянницей, которая еще недавно лаборанткой в районной больнице работала. Там, на сеновале, что в конце огорода, оба в Бозе и почили. Первого сняла ножом, второго, под разгоревшуюся где-то за селом стрельбу, — из пистолетика.

— Не повезло, значит, полицаям, — иронично констатировал Беркут.

— Потому и не повезло. Так духом бабьим моим увлеклись, что даже обыскать поленились, боровы некастрированные. В дом я уже не входила, поскольку в нем несколько немецких офицеров квартировало. Да полицаям и не хотелось в дом, им вдруг ласки захотелось. Причем один из них, тот, что первым со мной на сене улегся, старший патруля, вдруг женихаться начал, и даже похвастался, что у него торбочка с золотишком имеется. Говорил, что он его в убитого офицера-эсэсовца случайно обнаружил, когда в похоронной команде состоял. С таким богатством — ублажал меня полицай — после войны где угодно по-людски зажить можно.

— А что, и в самом деле можно, если, понятное дело, повезет. Так что зря ты, девка фортовая, не согласилась.

— Когда оттаскивала их тела в овраг, проверила: не врал, действительно под гимнастеркой у него напоясный чехольчик имелся с золотишком. Что поделаешь, пришлось конфисковать в виде трофея. Этим же оврагом я и добралась до берега реки, хорошо еще что ночь нелунной оказалась и ни с того, ни с этого берега меня не заметили.

— Приврала небось насчет чехольчика?

— А вот за это я тебя и в самом деле пристрелить могу, — не удержалась Калина, и еще через несколько секунд буквально ткнула ему в лицо пахнущий кожей и людским потом мешочек. — Это, в руках моих, по-твоему что? Есть фонарик? Можешь присветить и полюбоваться.

Батарейка у трофейного фонарика, которого он теперь берег на крайний случай, села настолько, что он едва-едва излучал хоть какой-то свет. Но и его оказалось достаточно, чтобы убедиться, что раскрытый Калиной мешочек полон колец, сережек и просто небольших слитков золота.

— Откуда и как они добыты — об этом мы сейчас рассуждать не будем, — предупредила капитана Войтич. — В конце концов не я ведь его добывала. Но, как ты понимаешь, на жизнь нам действительно могло бы хватить. Причем в любой из стран мира. Только не подумай, что собираюсь соблазнять тебя этим золотишком, с ним я себе любого жениха найду. Но только нравишься мне ты, а не кто-то другой. Поэтому пока что о золоте забудем, заползай сюда и хоть немного отогрейся.

Сначала Беркут уткнулся головой в нависавший карниз, потом рассмотрел, что лаз уходит вверх и как бы чуть в сторону, и, лишь приподнявшись, увидел, что это Калина лежит на широкой полке, справа от которой начинается выработка, освещенная таким же тусклым светом, какой он видел под разломом. Сама полка была метра три в ширину и действительно напоминала печь.

— Почему остановилась именно здесь?

— Хочу, чтобы именно здесь мы переждали. Заметил, что воздух здесь значительно суше и теплее, чем в главной штольне?

— Это — да, заметил. Здесь, позади меня, трещина, из которой исходит настоящее тепло. Дед Брыла рассказывал, что в катакомбах существует несколько таких мест и что в одной из выработок, возле болота, даже появился горячий источник, по-настоящему горячий. Один из таких гейзеров, или как они там называются, есть и посреди плавней, в километре от охотничьего домика. Там целый островок незамерзающий, который местные охотники, особенно начальственные, давно облюбовали.

— Не мешало бы устроить себе баньку.

— И устроим. Со временем. А пока что переждем здесь.

— Что… переждем, Калина, что переждем?! — рассмеялся Беркут.

— Все: бессмысленное ползание туда-сюда твоих солдат, бой, наступление. А вот когда в Каменоречье появятся наши, вместе с ними появимся на свет Божий и мы. Свеженькие, отоспавшиеся.

— Я ведь предлагал тебе засесть в «тайнике», вместе с Клавдией.

— Моли Бога, что не засела. Тут же пристрелила бы ее. Поэтому заползай и молчи. Здесь нас никто не найдет. У меня с собой в рюкзачке пять банок германских консервов, немного сухарей, бутылка самогона, у полицаев изъятая, и бутылка родниковой воды, так что на первое время хватит.

— Ты с ума сошла, Войтич! Мои солдаты уже подползают к плавням и мы должны быть там. По крайней мере я.

— И пусть подползают.

— Они будут сражаться, а капитан их…

— На то они и солдаты, чтобы сражаться.

— …И будут гибнуть там, проклиная своего командира, — добродушно объяснил Беркут, все еще воспринимая ее предложение, как шутку, каприз.

— На то они и солдаты, чтобы гибнуть. И на то и существуют командиры, чтобы, погибая, солдаты проклинали их. Вспомни, скольких командиров прокляли свои же солдаты, когда их поднимали в очередную бессмысленную атаку. И скольких сами же солдаты во время подобных атак пристрелили.

Андрей прилег рядом с Войтич, и сразу же ощутил, вместе с естественным подземным теплом, которое и в самом деле исходило откуда-то из невидимой им щели, тепло ее рук на щеках, и солоноватое тепло губ — на своих губах.