Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных

— Здесь и в самом деле удобно. И воздуха достаточно, — молвил он, немного придя в себя после первой волны женских нежностей. — Так что оставайся здесь, сразу же после боя — разыщу.

— Нет уж, мы отсидимся вдвоем. Потом скажешь, что заблудился. Да и кто станет разбираться? В Каменоречье ты оказался случайно. Сражался храбро. Связь со штабом поддерживал, так что обо всем геройстве твоем генерал знает. А если кто-либо что-либо пикнет…

— «Пристрелю», — скопировал ее Беркут.

— Боюсь я за тебя, Андрей, понимаешь? Очень боюсь.

— Зря ты все это затеваешь, Калина.

— Не зря, совсем не зря! — заволновалась девушка. — Предчувствие у меня дрянное. Именно тогда, когда до освобождения остается каких-нибудь пять— десять минут, — люди вдруг берут и гибнут.

Беркут провел по ее щеке пальцами, затем несмело ткнулся в нее губами. Он не мог бы сказать, что влюблен в эту женщину, — Клавдия нравилась ему куда больше, — но было что-то необычайно трогательное в том, что она здесь, что волнуется за него и что, судя по всему, любит.

— Кому-то надо гибнуть, чтобы в конце концов все это безумие когда-нибудь кончилось.

— Вот пусть кто-то и гибнет. Что касается тебя, то ты уже столько раз рисковал и погибал, что с тебя достаточно. Разве я не права?

— Ты же сама потом перестала бы уважать меня, Войтич. Ты ведь терпеть не можешь трусов.

— Не заговаривай мне зубы, Беркут. Знаю, что ты на это большой мастак, — сварливым голосом сельской бабы протараторила Войтич. Она и в самом деле напоминала в эти минуты ворчливую, жизнью ученную жену. — Попытаешься просто так взять и уйти — пристрелю.

— Ладно, Калина, извини, но мне действительно пора.

— Тогда я тебя сейчас же возьму и при-стре-лю, — попыталась девушка извлечь откуда-то из-за себя карабин.

— Ты бы какое-нибудь другое, более человечное, слово заучила, Калина Войтич. Иначе ни один парень в жены тебя взять не решится.

— Зачем другое? Это и есть самое доходчивое. Не знаю, как там в Европе, но для нашего народа лучшего, более вразумительного, слова придумать невозможно. А с парнями я как-нибудь сама разберусь, на досуге. Поэтому лежи и молчи.

— Калина, мне не до шуток…

— Я, по-твоему, шучу? Лежи, иначе при-стре-лю.

— Ты права: есть в нем, в слове этом, что-то лагерно-божественное, всякой душе славянской понятное.

…Уже вернувшись к развилке, Беркут услышал позади себя шуршание щебенки и понял, что Войтич ползет следом за ним.

— Ты почему не осталась?! — грозно прикрикнул он. — Тебе-то все это зачем? Там, наверху, у нас с фрицами пойдут сугубо мужские дела.

— Постараюсь прикрыть вас. Все, кончай базар, а то действительно пристрелю.

— Прикрывать разрешаю. И вообще наконец-то слышу голос солдата. Однако прикрывать будешь, оставаясь в подземелье. Ты — единственная, кто просто не имеет права погибнуть в этом бою, да к тому же — в своих родных местах.

— Молчи уж, — ворчливо упрекнула его Калина, недовольная тем, что не сумела удержать капитана на своей подземной «печке». — Такое гнездышко оставили, где так спокойно и красиво могли отсидеться!

— В том-то и дело, что не могли.

…Штольня довольно круто уходила вверх и заметно расширялась. Воспользовавшись этим, капитан подождал, пока Калина приблизится и уляжется рядом с ним. И только тогда, после тяжелого вздоха девушки, Беркут вдруг услышал то, чего от Войтич услышать никак не ожидал:

— Даже еноту лагерному понятно, что… не стали бы мы с тобой там отсиживаться. Нои ты меня пойми: не могла же я не попытаться спасти тебя!

Пещера напоминала двухэтажный подземный дворец, с замурованными окнами, полуразвалившимися стенами и обвисшим потолком. Призрачные лучи дневного света, проникающие сюда из нескольких щелей и небольших проломов, наполняли его подземное «строение» лиловато-синей дымкой, в которой рождались призрачные силуэты-миражи, способные поразить даже самую богатую фантазию.

Когда Беркут спустился сюда, все остальные бойцы уже кое-как обустроились на двух этажах пещеры, а Мальчевский даже успел усесться на ее галерке, возле небольшого пролома в склоне, через который в пещеру проникли увядшие корни сосны.

— Что тут у нас слышно? — тихо спросил капитан, поднявшись к нему.

Двоим здесь было тесновато, зато отсюда Андрей сумел заглянуть за поворот лаза и убедиться, что он действительно выводит на поверхность. В прорези этой подкорневищной бойницы можно было разглядеть краешек полузасыпанного снегом плавневого островка.

— В плавнях полицаи. Кто-то из них по-русски звал вас: «Капитан Беркут! Господин капитан!». Вроде бы негромко так… Словно выманивал на свидание.

— Ты видел этого человека?

— Видел бы, так прикончил бы, — сплюнул сквозь зубы Мальчевский. — А так они сидят и поджидают нас, словно сусликов у норки.

— Этот человек должен подать голос еще раз. Не вздумай стрелять.

— Что за человек?

— Тут у меня давний знакомый объявился. Из офицеров-белогвардейцев.

— Ну?! Вот кого никогда не приходилось видеть живым, так это белогвардейского офицера. Разве что в кино, — проговорил Мальчевский, втыкая в каменистый холмик на порожке лаза свой нож. — Зо-ло-то-погон-нички!

— Да, когда-то это было ругательно. Пока сами не признали те же золотые погончики.

— Случай в связи с этими погончиками был, — оживился Мальчевский. — Когда-то вошли мы в одно село — под весну это было, после того, как у нас только-только ввели погоны, — видим: дед стоит, древний, как киевская София, и крестится, глядя на нас. Братки, говорит, неужто из белых в красные переметнулись?! Офицеры, гляжу, при золотых погонах. — И из нагрудного кармана обветшалой гимнастерки своей Георгиевский крест достает. Сохранил старый хрыч, не побоялся!

— Он и не должен был скрывать свой Георгиевский. Не при царском дворе заслужил, а на поле брани.

— Но орден все же царский, — неуверенно возразил подползший к ним лейтенант Кремнев. — Это факт.

— Но что на поле боя — тоже факт. Ты куда, Мальчевский? — за плечо попридержал Беркут сержанта, тут же забывшего о георгиевском кавалере.

— Тише, командир. Пора снимать твоего золотопогонника. Иначе просидим здесь до ночи.

— Потерпи несколько минут. Да и не просто будет снять его.

— То есть так и будем куковать под его присмотром?

— Ничего, покукуем.

— Калина отправилась разведывать второй лаз, — поддержал Беркута лейтенант. — Там, чуть левее, просматривается еще одно ответвление. И еще одна пещерка. Из нее вроде бы есть ход, который выводит к окраине плавней, поближе к лесу.

Прошло еще несколько минут напряженного молчания.

Они слышали, как «золотопогонник» по-немецки переговаривался с гитлеровцами — то ли засевшими в плавнях, то ли просто проходившими мимо. Однако у самой пещеры ни немцев, ни полицаев не было.