Стефан Гейм - «Крестоносцы» войны

Лемлейн захлебывался от страха и негодования:

— Но в городе есть люди, которые лично знают майора Дейна, — пролепетал он.

— Я не намерен нигде показываться, — успокоил его Петтингер. — Вы же видите: я не вполне здоров, я нуждаюсь в отдыхе. Надеюсь, вы согласитесь выполнять для меня некоторые — ну, скажем, посреднические функции.

— Ни в коем случае.

Петтингер был частью той Германии, которая некогда служила для Лемлейна источником доходов и национальной гордости. Он, Лемлейн, конечно, будет молчать. Но та Германия больше не существует; а ни в какие подпольные дела он не желает путаться. У него на руках жена, четверо детей и ринтеленовские заводы.

Лемлейн принял решение.

— Вы немедленно уедете отсюда. Меня назначают кремменским бургомистром! Будущее Германии зависит от сотрудничества с американцами.

— А с чего вы взяли, что я не хочу сотрудничать е американцами? — сердито сказал Петтингер. — Вообще мне нужно поговорить с вами — наедине!

— Только не сейчас — у нас нет времени… — Лемлейн озабоченно замигал глазами. — Подполковник Уиллоуби — военный комендант — собирается приехать в замок. Он может быть здесь с минуты на минуту…

— Великолепно! — сказал Петтингер. — Тем более нам нужно переговорить, не откладывая! — Крепко ухватив нареченного бургомистра под руку, он втолкнул его в библиотеку.

Удостоверясь, что дверь плотно затворена, Петтингер отпустил локоть Лемлейна.

— Садитесь! — приказал он.

Но Лемлейн не сел.

— Война проиграна, герр оберштурмбаннфюрер, — захныкал он. — Вы тут ничего не сделаете, только испортите то, что пытаюсь создать я.

Петтингер силой усадил его в кресло.

— Если вам нравится быть бургомистром у американцев, — пожалуйста! Это вполне вяжется с моими намерениями…

В коротких словах он изложил ему план фельдмаршала фон Клемм-Боровского, не упомянув при этом даже имени покойного специалиста по передвижению войск. Говоря, он не спускал глаз с Лемлейна и по выражению его лица отмечал, как тревога сменялась напряженной работой мысли, а затем полным принятием и одобрением услышанного.

— Играйте им в руку! — заключил Петтингер. — Старайтесь сохранить для нас все, что может быть сохранено. Потому что даже сейчас, после разгрома и поражения, баланс сил складывается в нашу пользу. Но мы должны знать, куда мы идем! Нам нужна перспектива! Нам нужно руководство, нужна организация, использующая все возможные каналы — административные органы, допущенные оккупационным статутом, промышленные предприятия, школы, церковь, демобилизованных офицеров и репатриированных военнопленных. Мы будем действовать медленно, стравливая оккупантов друг с другом, создавая для них трудности, восстанавливая лишь то, что нужно нам самим, — исподволь, терпеливо, пока не пробьет час; а тогда мы выступим вперед с поднятым забралом и продиктуем свои условия!

— Чьи — свои?

Петтингер оставил вопрос неуточненным.

— Ваши — мои…

Они вернулись к дамам. Петтингер залпом проглотил бокал хересу, который все-таки подал дворецкий, а затем сказал Лемлейну:

— Может быть, ваш приятель Уиллоуби снабдит нас шотландским виски?

— И сигаретами! — добавила Памела.

Когда Уиллоуби прибыл в замок Ринтелен, на сцене все уже было готово к поднятию занавеса. Посредине главного холла, в троноподобном кресле с высокой спинкой, сверкая всеми своими бриллиантами, сидела вдова. Ее массивная фигура была облачена в длинное платье, доходившее почти до полу, так что виднелись только маленькие ноги в изящных лакированных туфлях. Справа от нее, обложенный подушками и одеялами, полулежал в глубоком кресле Петтингер.

— Если я — майор Дейн, — сказал Петтингер, когда они сообща вырабатывали мизансцену для приема Уиллоуби, — я должен быть с вами. Незачем прятаться по углам и рисковать, что меня найдут или что кто-нибудь из прислуги меня выдаст. Самый верный способ не привлекать к себе внимания — это пребывать у всех на виду.

Лемлейн оттянул пальцами ставший вдруг тесным воротничок.

— Мужчина вашего возраста должен быть в армии, — сказал он. — Уиллоуби непременно спросит, почему вы не в американском лагере для военнопленных, кто вас выпустил, где и когда, а кончится это требованием предъявить документы.

— Взгляните на меня, — возразил Петтингер. — Я же болен. Я инвалид. Русская зима оказалась мне не по силам.

И Лемлейн невольно засмеялся, а Памела обложила Петтингера подушками и подоткнула со всех сторон плед.

Сейчас Уиллоуби сидел в кресле напротив вдовы. Он чувствовал себя почти растроганным — эта дружная обветшалая обстановка, разбитое окно, сквозь которое дул ветер, шевеля волосы на голове больного. Роскошь Старого света рождала в нем чувство неполноценности, смешанное с чувством снисходительного превосходства. Если его расчеты оправдаются, можно будет, пожалуй, купить весь замок, как он есть, перевезти в Штаты и поставить где-нибудь за городом. Что вся старина тут не древнее эпохи Вильгельма II, он не знал, но вид был богатый.

Уиллоуби действовал осторожно, с прохладцей; явно из одной вежливости он осведомлялся о здоровье вдовы, о том, в каком полку служил майор Дейн и где именно его сразила болезнь.

Петтингер назвал памятную ему русскую деревню в окрестностях Сталинграда.

Уиллоуби нахмурился:

— Непростительная была ошибка — дать своей армии затеряться в необъятных пространствах России. Вы недооценили противника, откусили больше, чем могли проглотить. Впрочем, это типичная немецкая черта.

Петтингер согласился. Но тут же добавил, следуя заветам фельдмаршала Клемм-Боровского:

— Вы несколько упрощаете, подполковник. Помню, как-то ночью нам пришлось отбивать атаку русских. Мы буквально скосили их перед своими позициями. Мороз был тридцать или сорок градусов. Мы не сомневались, что кто не убит, тот в течение получаса замерзнет насмерть. И что ж? Перед рассветом, часа четыре спустя, эти самые люди поднялись с обледенелой земли и снова пошли в атаку. И разбили нас. Не знаю, откуда у них это упорство в борьбе. Но знаю, что мы были вашим оплотом против Востока!

На изможденном лице Петтингера появились красные пятна. Столько времени прошло, а его недоумение и ярость были все те же.

— Вы, американцы, сами разбили нас! — сказал он и театрально закашлялся. — Теперь берегитесь!

Уиллоуби погладил себя по толстой ляжке.

— Мы производим товаров больше всех в мире — нам некого бояться. — Он засмеялся.

Лемлейн, встревоженный политическим оборотом разговора, наклонился к вдове и что-то шепнул ей. Вдова медленно потянулась к колокольчику и позвонила. Вошла горничная с чайным прибором на подносе.