Стефан Гейм - «Крестоносцы» войны

— Что? — прокричал Девитт. Струя воды, падавшая ему на спину, заглушала голос Фарриша.

— Продали! — крикнул Фарриш. — Иуды проклятые! Пусть вся кровь, какую я вынужден пролить, падет на их голову.

Девитт завернул кран и стал растирать себе грудь.

— А вы толстеете, — сказал Фарриш. — Сидячую жизнь ведете, мой милый. Я вот все время двигаюсь… сейчас, впрочем, все больше назад.

Девитт кряхтя нагнулся, чтобы вытереть ноги.

— Доживите до моих лет, — сказал он, — тогда не будете хвастаться.

— За одну неделю мне два раза пришлось отвести мой КП, — сказал Фарриш. — Что-то здесь нужно сделать, и я это сделаю.

— Что же вы можете сделать? — спросил Девитт. — Разве что вывернуть наизнанку самую природу американцев?

Девитт помолчал, потом добавил:

— А чего вы, в сущности, хотите? Чего вы добиваетесь?

Фарриш поднял брови:

— Я как-то об этом не думал.

— Не уклоняйтесь от этого вопроса… генерал! — Никогда еще в разговоре с Фарришем Девитт не величал его генералом. Фарриш понял, что это значит.

— Хорошо! — вздохнул он. — Я вам скажу. Я много чего насмотрелся, и много думал, и много чего узнал. Нам нужна чистка. Нам нужно избавиться от нежелательных элементов — от жуликов, политиков, от всех этих господ, у которых всегда наготове тысячи доводов и возражений. У нас в армии чересчур много демократии, это не годится. Из-за этого мы теряем людей.

— Что же такое, по-вашему, демократия?

— А вот то самое, что я сказал: много говорят, мало делают, пускаются в политику, подсиживают друг друга, крадут мой бензин. Войну нужно вести твердой рукой…

Он заметил неодобрительный взгляд Девитта.

— Ничего не поделаешь, мой милый. Когда война кончится, пусть опять занимаются кто чем хочет — политики — политикой, жулики — мошенничеством. А сейчас нужно брать пример с нашего противника, хоть, может, это и неприятно. Да если бы у них в армии украли десятую часть того бензина, который наши распродали в Париже, они бы сто человек поставили к стенке, и правильно сделали бы. Сам я чист как стеклышко, и вы тоже, и еще есть много таких людей. Давайте объединимся и вычистим эти конюшни!

— Идея заманчивая, — сказал Девитт. — Но вы, конечно, знаете, как это называется.

— Называйте как хотите. Лишь бы был толк.

— А толку-то как раз и нет, — резко сказал Девитт. — Вы просто не знаете фактов. А у меня стол полон документов — захваченных документов и приказов, показаний пленных. Вы говорите — у нас коррупция, продают, покупают. Думаете, у немцев не то же самое? Сплошные политиканы и карьеристы, и в армии и вне ее. Фашизм — самая продажная система в мире, потому Гитлер и завел ее у себя.

— Я не говорил, что нам нужен фашизм, — сказал Фарриш, старательно подбирая слова. — Чтобы война закончилась победой, ее должны вести военные. «Армия граждан»… Ну, ясно, она состоит из граждан, а то из кого же? Но руководить ею должны военные, согласно военным законам, и по-военному — железным… железной…

— Железным кулаком?

— Вот-вот. Железным кулаком.

— Когда-то мы сочинили вам листовку. Вы помните, что в ней было написано?

— А как же! Она мне понравилась. Четвертое июля! Вот за это мы и воюем — за сильную Америку, чистую Америку, такую, которой можно гордиться!

— И за равенство перед законом?

— Конечно… только закон должны представлять мы. Нам нужна военная каста…

— А демократия?

— Разумеется. Но демократия должна быть как щит — сверкающая, крепкая, такая демократия, за которую каждый с гордостью пойдет воевать.

— Государство состоит не только из военных. Вы бы не продвинулись ни на милю, если бы не труд тысяч людей; вы никогда их не видели, никогда о них не слышали, но если они не работают заодно с вами, вы — ничто. У нас, как бы это сказать, индустриальное общество. То, что вы предлагаете, годилось, может быть, для Средних веков…

— В истории я слаб. Я — всего только командир дивизии. У меня пятнадцать тысяч людей, большинство из них я не знаю ни в лицо, ни по имени. Но я их заставляю действовать заодно, так? Я даже посылаю их умирать, а этого никто не требует от тех, о ком вы говорите!

— Я все же думаю, что из ваших планов ничего не выйдет. — Девитт говорил медленно, подчеркивая каждое слово. — Мы, как-никак, американцы. Мы не такой народ.

— Народ! — фыркнул Фарриш. — Народ распродает мой бензин. А я вот думаю, мой милый, не отстали ли вы от жизни?

Девитт уехал к себе в Верден. По дороге он думал; хорошо, что удалось хотя бы принять горячий душ.

Иетс, когда приглашал Ковалева, ни о чем не успел подумать; теперь же этот визит представился ему в новом свете, — он будто слышал, как Уиллоуби спрашивал вполголоса: «Опять Иетс что-то мудрит? Зачем он привел сюда этого бродягу?» И если бы такой вопрос задали Иетсу в лицо, он бы не сумел ответить. Что он хочет доказать? И кому? И разве это обязательно нужно?

Но Ковалев держал себя так просто и с таким достоинством, что опасения Иетса быстро рассеялись и он стал с интересом наблюдать, как состоялось знакомство, — словно встретившиеся в первый раз щенята, тихонько ворча, обнюхивают друг друга, — как в людях вспыхнуло живое участие, как наконец хозяева захлопотали, стараясь, чтобы гость почувствовал себя непринужденно.

Иетс понимал, что затея его удалась только благодаря терпимости Девитта и потому, что Девитт, организуя жизнь своих подчиненных в Вердене, в первую очередь имел в виду не этикет, а работу. Для своей маленькой группы — большая часть отдела еще оставалась в Париже в ожидании приказа — он реквизировал поместительный дом, где люди и жили, и работали. Несмотря на возражения Уиллоуби, он распорядился, чтобы офицеры и солдаты питались в общей комнате, хотя и за разными столами. Если бы Девитт не принял Ковалева, Иетсу было бы много труднее. Но Девитт сказал:

— Я воспитан в традициях гостеприимства. Мы все живем вместе; ваши гости — мои гости, — и первым пожал Ковалеву руку.

Уиллоуби внимательно оглядел могучую фигуру гостя и сухо заметил:

— Ничего себе… Но почему вы не выбрали более типичного образчика, Иетс?

— Я не искал образчиков, — отрезал Иетс. — Я привел сюда этого человека, потому что он много сделал для нас, и наш долг — хотя бы накормить его досыта.

— Ну, знаете, этак нам придется кормить пол-Европы!

— Не такая уж дорогая плата за кровь, — сказал Иетс.

— Возможности у нас ограниченные, — сказал Уиллоуби и добавил, брезгливо приглядевшись к сероватой массе в своей тарелке: — Честное слово, сэр, не грех бы нам потребовать более приличный паек…

Полковник лениво ковырял вилкой свиной паштет, разогретый прямо в консервной банке и отдававший жестью. Взглянув на Ковалева, он увидел, что тот методично отправляет паштет в рот, кусок за куском.