Стефан Гейм - «Крестоносцы» войны

Она столько дала ему; а он, что он дал ей такого, что мужчина обязан дать женщине? Дом? Обеспеченную жизнь?

Он вспомнил, что так и не понял, почему она однажды сказала: «Ты не знаешь, скольким я тебе обязана. Ты меня вылечил».

Объяснить свои слова она не захотела. Как я могу кого-нибудь вылечить, думал он, разве я для этого гожусь?… И ему пришло в голову, как плохо он знает Терезу, как плохо вообще знает людей, включая и свою жену Рут.

Странно, что он так много думает о Рут. И чем дальше, тем больше. Он стал вспоминать, много ли он думал о ней в дни высадки в Нормандии и еще раньше, в то. туманное утро, когда их пароход вышел из мутной реки в океан, направляясь в Европу, в неизвестное. Ему было тогда очень страшно, он чуть рассудка не лишился от страха. И он сказал себе, что едва ли увидит еще когда-нибудь этот берег, жену, места, где родился и жил. Он присмотрелся к окружавшим его на пароходе солдатам и офицерам; они принимали все, что с ними происходило, как должное или, может быть, только притворялись равнодушными, а некоторые были даже преувеличенно веселы. Тогда он решил, что нужно зачеркнуть прошлое, а с ним и Рут, — чем меньше вспоминать о том, что оставил позади, тем меньше чувствуется утрата. Лучший, единственно возможный выход — это представить себе будущее как приключение и жить без забот, пока оно не кончится.

Конечно, этот план удался не вполне. Можно заставить себя забыть о внешнем; от того, что ты есть и из чего ты сделан, избавиться невозможно. Некоторые вещи стараешься похоронить, но они пробивают склеп и выходят наружу. Как ни крути, от самого себя не уйдешь.

И вот главное, что сделала для него Тереза: она перекинула мостик между Иетсом-человеком и Иетсом-военным, который боялся смерти и поэтому делал на нее ставку. Она передала ему частицу себя самой, и это при нем останется. Если и она сбережет какую-то часть его существа, это может явиться оправданием для их оборвавшейся любви. Благодаря Терезе он перерос замкнувшегося в себе искателя приключений и вернулся к жизни.

Перерос? Нет, благодаря Терезе он стал немного взрослее. Впервые в отношениях с женщиной он чувствовал, что он — опора и что она полагается на него. Ее доверие давало ему радость, его беспокоила мысль о ее будущем и невозможность что-нибудь для нее сделать, хотя ему так этого хотелось. Впервые судьба женщины занимала его больше, чем его собственная.

С чувством, близким к отчаянию, он понял, что Рут, вероятно, ждала от него именно того, что он дал Терезе и чего никогда не давал жене. Не сам ли он навязал Рут роль ментора, которая так его злила? Может быть, она все время терпеливо ждала, чтобы в нем проявились качества, которых она вправе была требовать от своего мужа?

Он никогда не знал, как сильно Рут любила его, потому что только теперь до конца понял, что такое любовь. Только теперь, на пустынной дороге из Вердена в Роллинген.

— Я направляю вас в Роллинген, — сказал Иетсу Девитт. — Возьмете с собой нескольких солдат и грузовик с громкоговорителем. Два-три раза в день будете передавать последние известия на рыночной площади — наверно, у них там есть рыночная площадь. Ваша основная задача — наблюдение за жителями; выясните их взгляды, симпатии, на чьей они стороне, можно ли рассчитывать на их поддержку.

— Когда выезжать?

— Лучше всего завтра утром. — И он передал Иетсу отпечатанный на машинке приказ.

Иетс аккуратно сложил бумажку и спрятал в карман. Это дало ему время побороть первую острую боль от мысли: «Вот и конец нашему счастью с Терезой». Но пока он возился с бумагами, с карманом, с пуговицей, он успел скрыть поглубже и другие соображения: Роллинген — центр империи Делакруа. Там находится князь Березкин. И там никто не помешает мне с ним поговорить.

Он взглянул на Девитта, — не думает ли он о том же? Но ничто в лице полковника не давало повода предположить, что за его словами что-нибудь кроется.

— Еще одно, — сказал Девитт. — Смотреть там за вами некому, так что будьте осторожны. Пожалуйста, никакой деятельности на стороне.

Это могло означать что угодно. Это не было запрещением наведаться к Березкину, чьи взгляды представляли такой же интерес, как взгляды мясника и булочника. Неужели Девитт потому придумал провести это обследование в Роллингене, что когда-то в Париже Иетс сослался на такое же обследование, чтобы объяснить Уиллоуби свое желание повидаться с князем? Девитт не лишен чувства юмора.

— Никакой деятельности на стороне, — подтвердил Иетс.

— Насколько я понимаю, население там можно назвать пограничным. Лотарингия — двуязычный район. В Роллингене больше говорят по-немецки. А вам, Иетс, нужно разрешить вопрос: насколько немецкими являются их настроения.

— Есть, — сказал Иетс. — Я думаю взять с собой Абрамеску и Бинга. Шофером Макгайра, вы не возражаете?

— Об этом договоритесь с Уиллоуби, — ответил Девитт.

Во время разговора с Уиллоуби Иетс заметил, что майор неспокоен. Он говорил, шагая взад и вперед по комнате:

— Так вы, значит, едете в Роллинген? Прелестно! Очень интересное задание, желаю вам успеха… Да, разумеется, берите кого вам нужно. И дайте мне знать, что вы там обнаружите.

Потом он остановился. Его острые темные глаза были красны, словно от бессонницы.

— Небось думаете, как ловко вы меня провели!

Он сел, задрал ноги на стол и сказал снисходительным тоном:

— Милый Иетс, вы на меня сердитесь, и это очень глупо. Знаю, знаю, в Париже вам пришлось скверно; кому же приятно оказаться в дураках? Но разве вы не понимаете, что я не мог поступить иначе? Либо вы должны были оказаться в дураках, либо я. У меня не было выбора. Разве вы на моем месте не поступили бы точно так же?

— Сэр, дело было не в том, кто окажется в дураках.

— Ну, все равно… Нам следует быть друзьями, Иетс. Я много чем могу вам помочь. В конце концов у нас одна цель — выиграть войну и вернуться домой.

Его речь звучала искренно.

Но Иетс ничем не связал себя. И, выходя из комнаты Уиллоуби, он слышал, как тот опять зашагал из угла в угол.

Над долиной поднимался ряд доменных печей. На них мирно светило осеннее солнце. У подножия их возились люди, маленькие, как букашки. Трудно было представить себе, что из их работы может выйти толк.

Иетс остановил свой «виллис» и грузовик с громкоговорителем на первом перекрестке города. Народу на улицах почти не было. Роллинген дремал, покорный и притихший, — его зловещая тишина обволакивала горсточку американцев, как невидимый туман.

Бинг вылез из грузовика и подошел к машине Иетса.

— Когда ушли немцы? — спросил Иетс у человека в застиранном синем фартуке, облегающем толстый живот, — вероятно, сапожника, хотя он мог быть и лавочником, и даже владельцем пивного погребка «Черный ворон», помещавшегося в доме на углу.