Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?

— Это капитан Станческу?.. — спрашивает Виссе.

— Отличный парень — и как солдат, и как человек, держитесь его! — отвечает Шерер.

— Но его информация о противнике, не слишком ли она окрашена каким-то тенденциозным пессимизмом? Виссе не замечает иронической улыбки капитана.

— Я уверен, что она отражает реальную картину действий противника. Когда еще генерал Шведтлер руководил 4-м армейским корпусом, он часто посещал генерала Татарану, и не только из-за его хорошей кухни. Среди его сопровождающих был некий капитан Мёглих. Вам еще придется иметь с ним дело. Этот офицер абвера очень интересовался нашими сообщениями. Он сравнивал свои наблюдения с нашими, и получалось, что румыны лучше информированы об Иване, чем немцы со всей их воздушной разведкой и донесениями агентов.

И генерал Шведтлер не очень-то стеснялся в выражениях, однажды даже назвал господ из главного командования сухопутных войск подхалимами и безжалостно заклеймил их ошибки. Его откровенность и его смелые речи господа из главного командования, конечно, вынести не смогли.

Виссе не по себе оттого, что он должен выслушивать Шерера.

— Те, кто против Гитлера, все равно выполняют свой долг перед отечеством! Когда начинается пожар, его сперва тушат, а не ищут поджигателя! — отвечает он резко.

— А меня в один прекрасный день повесят, а не сменят, как генерала Шведтлера по причинам пошатнувшегося здоровья. Ведь я всего лишь какой-то капитан!

Свой 4-й армейский корпус ему пришлось передать генералу Енеке. Этот пришел с дипломатической службы, был военным атташе, аристократичный, гладкий, ему еще надо как-то огрубеть, чтобы достоверно изображать фронтового начальника. Ему вы подчинены как руководитель группы связи, господин обер-лейтенант Виссе!

Упоминание воинского звания и фамилии — это насмешливое предостережение, товарищеский совет больше шевелить собственными мозгами, а не предоставлять всю мыслительную работу другим.

— Потрясающее кабаре, этот наш «тысячелетний рейх»! Если эта лавочка обанкротится, значит, мы не на то делали ставку, и вся Германия со всеми пожитками, женами и детьми превратится в имущество несостоятельного должника и пойдет на распродажу. А мы?..

Ночное дежурство у коммутатора несет ефрейтор Тюннес.

Он вскакивает, когда возвращаются офицеры, рапортует и начинает болтать, не ожидая вопросов. Он спрашивает, как господину обер-лейтенанту здесь нравится, присмотрелся ли он уже; обещает, что они постараются сделать его жизнь здесь приятной, и просит капитана Шерера подтвердить, что ему здесь было хорошо.

Речь Тюннеса находится в невыигрышном соревновании с его мыслями. Невнятный, расплывчатый поток слов, надо внимательно вслушиваться, если хочешь что-то понять.

— Язык, как моя теща, взгляд, как у вяленой трески, и вообще он поросенок! — такую характеристику дает ему Шерер.

Он светловолосый, с какой-то потрясающей стрижкой, мягкое круглое лицо с большими светло-голубыми глазами. Тощий и ростом под два метра. Все на нем болтается. Его форма, словно ресторанное меню. От шапки и до сапог, стоптанных и нечищеных, чьи слишком короткие голенища отстают от его длинных ног, весь он мятый перемятый. Поэтому Шерер, вместо того чтобы называть Тюннеса «Голодной башней», именует его просто Кнаучем («Вмятина»).

Верный пес Харро устроился возле печурки, сделанной из кирпича и глины, на подстилке из степной травы, прикрытой старым одеялом. Свернувшись калачиком, он виляет хвостом, стучит им по полу. С тихим визгом приветствует Виссе и умоляюще смотрит на него.

Обер-лейтенант гладит его, пес доволен, трется мордой о сапоги Виссе и лижет ему руку.

Второй телефонист лежит на нарах и спокойно спит.

Это обер-ефрейтор Зелльнер, примерно тридцатилетний, густые темные волосы с аккуратным пробором, спокойное, строгое, красиво очерченное лицо. На переносице бороздка от очков. Он свежевыбрит и производит впечатление необыкновенного чистюли.

— Похоже, спокойный, симпатичный человек? — спрашивает Виссе у капитана.

— Он такой и есть! Форма на нем сидит как влитая, сапоги блестят. Всегда точно взвешивает свои слова. Дом его где-то в окрестностях Франкфурта. Он делает церковные витражи и ухаживает за дочерью весьма процветающего аптекаря. На мой взгляд, он какой-то тихий святой! Спокойной ночи! — Шерер ложится, койка под ним трещит, но он уже спит.

Здесь уютно при свете керосиновой лампы. Пол чисто выметен, соломенный тюфяк хорошо набит, простыни чистые и одеяло в пододеяльнике. Здесь можно выдержать. В восьмистах метрах от Наримана, вблизи от Волги.

Бункер даже хорошо проветрен. Время от времени Кнауч открывает дверь и впускает свежий ледяной ночной воздух, высовывает нос, глядя на залитое лунным светом небо. Есть что-то уютное даже в том, как он крутит ручку телефонного аппарата, спокойно принимает и передает ночные сообщения.

Виссе потягивается, он приятно устал и забывает мрачные предчувствия. «Как-нибудь обойдется. Здесь очень неплохо, уже в первый день. Сейчас бы как раз написать по письму матери и Гвен. Ах, простите, мои дорогие, завтра я сделаю это непременно». Его последняя мысль, прежде чем заснуть: он будет ожесточенно защищаться, если Иван действительно придет.

Таков солдат.

Они дали обер-лейтенанту выспаться. Щурясь, он лежит еще пять минут, пока окончательно не просыпается.

Кнауч с бешеным усердием подметает пол в бункере и ругает обер-ефрейтора Зелльнера, который перед открытой дверью точными, равномерными ударами рубит дрова. Капитан выливает грязную воду из таза для умывания, приносит свежую, ставит ее на печку.

На дворе уже совсем светло. Одним прыжком Виссе выпрыгивает из постели. Харро резвится вокруг него, пытается отнять у Кнауча метлу.

Обер-лейтенант выходит на улицу. Солнце, пробиваясь сквозь туман, растапливает снег, тонкий, как иней.

Настроение — словно в воскресное утро!

В восьми — десяти километрах отсюда фронт, и над ним тоже светлое небо и ничем не нарушаемая тишина. Не слышно ни выстрела. Может, все не так уж и страшно, может, и будет спокойная зима?

За завтраком все они сидят вокруг единственного стола, пьют горячий чай; на столе поджаренные ломтики хлеба, крошечные порции масла, джем и по два финика каждому.

Виссе обращается к Шереру:

— Туман рассеивается, видимость хорошая. Если бы Вы могли пару часов обойтись без меня, пока Вы еще здесь, господин капитан, то я хотел бы первым делом осмотреть наш участок фронта.

— К сожалению, ничего не выйдет! — У Шерера трудный день. Его руки не находят себе места, глаза блестят, как он ни старается держаться спокойнее. Он, похоже, не верит мирной обстановке и спешит скорее уехать.