Абрам Вольф - В чужой стране

Положение казалось безвыходным. О том, чтобы прорваться через мост, нечего было и думать. Что сделает горстка людей, вооруженных одними винтовками и автоматами, против танков? Броситься назад, прорваться к союзникам? Нет, там не прорвешься…

Шукшин отер со лба холодный пот, с тревогой взглянул на Тюрморезова. Решение нужно принимать без промедления. Сзади стрельба уже затихает. Значит, взвод Новоженова больше не сдерживает врага. Сейчас к мостам прорвутся автоматчики…

Тюрморезов, прищурив глаза, смотрит на вражеские танки. Лицо его бледное, но в глазах нет испуга — они глядят жестко.

— Под каналом должны быть трубы! — Тюрморезов резко поворачивает голову к Шукшину. — Где проходят трубы?

— Я знаю! — крикнул Резенков, подбежал к Шукшину. — Они здесь, за складами…

— Веди!

Партизаны лесом просрочили вправо, обошли тянувшиеся вдоль канала угольные склады и по одному, по двое стремительными бросками пересекли шоссе.

Резенков, первым достигший канала, мгновенно скрылся в черном зеве громадной трубы, вделанной в основание бетонной стенки. За ним втиснулся Сергей Белинский…

Шукшин, прижавшись к стене канала, короткими, резкими взмахами руки подгонял людей: «быстрее, быстрее…», а сам неотрывно смотрел на ту сторону канала, за мост. Равнина, простиравшаяся за каналом, быстро окутывалась дымом, оттуда доносилась частая стрельба, усиливавшаяся с каждой минутой. «Что там происходит? Немцы через мост еще не прошли. Неужели…»— Шукшин почувствовал, как по спине пробежал обжигающий холод.

— Костя, скорее! — крикнул Тюрморезов, берясь рукой за трубу. Уже все скрылись под каналом, остались только они одни. Шукшин не слышал. В смятенном мозгу металась мысль: «Немцы ударили со стороны Мазайка, бельгийцы окружены… их истребят всех… Что делать, что делать?»

— Шукшин, немцы! — Тюрморезов с силой рванул его за руку. Из леса цепь за цепью выскакивали вражеские автоматчики, устремляясь к мостам.

Шукшин наклонился, влез в трубу. Его обдало могильным холодом, сыростью.

Партизаны ползли на четвереньках в непроглядной тьме, по горло в обжигающе-холодной воде. Острые мелкие камни, осевшие вместе с песком на дне трубы, врезались в колени и руки, раня до крови. Голодные, измученные боями, коченеющие от холода люди собирали последние силы и молча — слышалось только тяжелое прерывистое дыхание и всплески воды — упорно пробивались вперед по тесной трубе. Этой проклятой трубе, казалось, не будет конца.

Когда Михаил Резенков вылез из трубы, уже гасли вечерние сумерки и в темнеющем безоблачном небе зажигались первые робкие звездочки. Он жадно, захлебываясь, вобрал в легкие воздух, пахнущий сосной, сеном, посмотрел в чистое небо и упал грудью на землю. Кажется, он больше был не в состоянии сделать ни одного движения.

Партизаны выползали один за другим. Вода с них катилась потоком. Шумно дыша, ложились на жесткую, выгоревшую траву. Последним вышел Шукшин. С трудом распрямив спину, пошатываясь, точно пьяный, он провел ладонью по мокрому лицу и посмотрел в сторону Ротэма — на фоне посветлевших садов смутно вырисовывались очертания кирпичных строений. Оттуда доносились редкие выстрелы. Где-то далеко за лесом глухо били орудия. Прислушиваясь, Шукшин определил: возле Опутры или дальше нее. Значит, части союзников не продвинулись, все еще стоят на месте!

Оставаться здесь, на этой стороне канала, равнинной и совершенно безлесной, нельзя. Единственный выход — под покровом ночи снова перейти канал и лесом пробиться к Опутре, к союзникам.

Шукшин отозвал в сторону Тюрморезова и Базунова, сказал, стаскивая прилипшую к телу рубаху:

— Надежды на то, что союзники ночью выйдут к каналу, — нет. Оставаться здесь нельзя.

— Правильно, надо уходить, — отозвался Базунов. — Если до рассвета не уйдем, могут зажать.

— Остались немцы в лесу, за мостом, или нет? — проговорил Тюрморезов. — Я думаю, что автоматчики уже здесь, за каналом. На той стороне им достаточно одних танков… Надо послать разведчиков, Константин Дмитриевич.

— Снова по трубе?

— Другого пути нет!

— Да, нет… Резенков!

Резенков поднялся, покачиваясь, стуча зубами от холода, подошел к Шукшину.

— Надо идти на ту сторону, Резенков, разведать лес… Оставаться нам здесь нельзя, понимаешь?

— Понимаю, товарищ подполковник.

— Как ты… дойдешь? — Шукшин посмотрел в его серое, с почерневшими, распухшими губами лицо.

— Смогу. — Резенков выпрямился. — Смогу, товарищ подполковник!

— С Белинским пойдешь. Давай, родной!

Шукшин, проводив разведчиков, подошел к партизанам.

Гертруда, сидевшая возле кустов у оросительной канавы, подняла на него тревожные глаза, сказала негромко:

— Констан, Питер остался там… Там раненые, им нужна помощь… Констан я должна пойти туда…

Шукшин сел рядом с Гертрудой, обнял ее мокрые, вздрагивающие плечи.

— Мы все пойдем туда, дочка, все! Вернутся разведчики, и пойдем… — Он говорил, а сам сокрушенно думал: «Живы ли они? Удалось ли кому-нибудь вырваться из окружения? Или все полегли там, в сосновом лесу?»

Гертруда, прижавшись к Шукшину, тяжело вздохнула.

— И Виталия нет… Уже пять дней, как они ушли, Констан!

— Да, пять дней… Наверное, присоединились к союзникам. За Виталия я спокоен. Не пропадет!

— О, Виталий… — с какой-то необыкновенной теплотой проговорила Гертруда, и ее посиневшие губы тронула улыбка.

Резенков и Белинский вернулись перед рассветом. Они подтвердили, что немцев в лесу уже нет. Автоматчики перешли канал, закрепились на этой стороне. У мостов стоят танки.

Шукшин поднял отряд. Голодные, дрожавшие от холода люди один за другим входили в ледяную воду.

Когда поднялось солнце, они уже были на той стороне, шли по лесу, держа направление на Опутру, занятую частями союзников. Повсюду были видны следы недавнего боя. Чернели обожженные, искалеченные сосны, тут и там поблескивали в траве цинковые коробки из-под патронов, пробитые пулями немецкие каски. На тропах, между деревьями, в кустарнике лежали убитые.

Бойцов взвода Новоженова среди убитых не было. Ни одного!

«Быть может, их схватили ранеными? — думал Шукшин, уронив голову на грудь. — Нет, с партизанами фашисты возиться не будут, их расстреляли бы тут же, на месте… Но и уйти, прорваться к каналу они не могли. Я же видел, как высыпали из леса автоматчики… Что же с ними, что?»

Из раздумья его вывел резкий окрик:

— Стой! Кто идет?

Шукшин вскинул голову, остановился. Из-за ветвей на него настороженно, не узнавая, смотрел Митя.

— Митя? Это я, Шукшин! — он метнулся вперед, с треском ломая сучья. — Где люди, где Петр?

— Все тута, — спокойно ответил Митя. — Эвон на поляне дрыхнут…