Абрам Вольф - В чужой стране

Отряд Шукшина вышел за село, расположился в саду какого-то богача. Партизаны принялись приводить себя в порядок: мыться, чинить одежду, чистить оружие. Со всего села сюда потянулись друзья партизан — шахтеры, крестьяне. Несли хлеб, молоко, яблоки, сигареты, белье, рубашки…

Бельгийцы расспрашивали о боях на мостах, о своих сыновьях, братьях, мужьях, сражавшихся вместе с русскими.

К Шукшину подошел сгорбленный старик, с изможденным, мертвенно-бледным лицом, на котором ярко светились темные, строгие и какие-то тревожные глаза. Положив обе руки на посох, он спросил Шукшина, глядя ему в лицо:

— А где Мадесто? Скоро придет Мадесто? С ним ушли три моих сына…

Эти люди еще ничего не знали о судьбе бельгийцев, оборонявших мосты.

— Наверное, они скоро вернутся, твои сыновья, — ответил Шукшин и отвел глаза в сторону…

Неожиданно на широкой аллее, окаймленной белым штакетником, появился Трис в сопровождении небольшой группы партизан. Шукшин поднялся, с тревогой вглядываясь в приближавшихся бельгийцев. Лицо Триса, всегда такое свежее, румяное, как у девушки, было черным. На щеках запекшаяся кровь. Шея перевязана тряпкой, бурой от крови. Шукшин встретился с Трисом взглядом и не сказал ни слова…

Перешагнув через штакетник, Трис подошел к русским, сидевшим под старой яблоней, молча взял кувшин с молоком, жадно припал к нему сухими губами. Напившись, взялся рукой за сук, тяжело задышал. Воспаленные глаза его лихорадочно блестели. Постояв минуту, он опустился на землю, усыпанную опавшей листвой, привалился спиною к шершавому стволу яблони, закрыл глаза. Шукшин подумал, что Трис задремал, но тот заговорил хриплым голосом, прерывисто:

— Мы ушли по мосту… В последнюю минуту ушли. Я ждал вас, хотели отойти вместе… Мадесто уже был там, за каналом… Мы только успели пройти мост, а тут — автоматчики… Два батальона автоматчиков, на машинах… У них было много пулеметов, а мы в открытом поле. Оглянулся на мосты — поздно… По мостам шли танки… — Трис замолчал, долго сидел неподвижно. Потом открыл глаза, уставился тяжелым, невидящим взглядом на дорогу, видневшуюся за деревьями. — Констан, это было страшно, Констан… Люди метались по полю, а их косили пулеметы, давили танки… Нас прорвалось совсем немного, из нашего отряда только десять человек. И Лео, командир голландцев… они все погибли. Мадесто… — Трис замолчал. — Дай, Констан, сигарету… Мадесто дрался, как дьявол, я видел, когда он упал… Что мы могли сделать против танков с голыми руками? — Трис вытянул перед собой короткие, израненные, черные руки, посмотрел на них, потом перевел взгляд на Шукшина. Они прижали нас танками к каналу. Там легло не меньше тысячи человек, а человек пятьсот боши взяли живыми. Они убили их всех… Там недалеко, в поле, был сарай. В непогоду в нем укрывали скот… Боши загнали их в сарай, забили двери и подожгли…

Трис не мог говорить, закрыл глаза. Плечи его вздрагивали. Партизаны сидели молча.

На дороге показалась колонна грузовиков с солдатами, с пушками на прицепах. Впереди колонны в длинной открытой машине ехали американские офицеры. Услышав гул моторов, Трис поднял голову. Глаза его вспыхнули, короткие пальцы сжались в кулаки.

— Там гибли люди, гибли, чтобы помочь им разбить врага, а они ждали, когда немцы с нами покончат!

Трис, медленно поворачивая голову, провожал взглядом штабную машину. В его взгляде были и гнев, и горький упрек, и обида.

— Куда ты теперь идешь? — спросил Шукшин.

— Домой, в Мазайк, — ответил Трис, глядя вслед колонне.

— Но там еще немцы!

— Выбьем. Поднимем народ и выбьем. Бельгийцы не сложат оружия, пока не будет свободной вся страна… А вы куда пойдете, Констан?

— «Нам надо собрать бригаду. Я послал людей в Брей и в Хасселт, жду их возвращения.

На другой день, как только рассвело, американские танки пошли к каналу. Шукшин с горечью, с болью в сердце думал: «Тысячи жизней отданы напрасно, тысячи жизней! Мосты в руках врага! Сколько погибнет солдат, пока удастся форсировать канал, выйти к Маасу… Много еще прольется крови на этом канале, много…»

Американские и английские части простояли на каналах почти месяц. Монтгомери попытался выбросить в тыл немцам, за Маас, воздушный десант, но это не дало результатов. Десантная дивизия была полностью истреблена врагом, который, выиграв время, сумел сосредоточить на этом направлении значительные силы и закрепиться на выгодных рубежах. В руках врага оставалась и Голландия. С ее побережья гитлеровцы продолжали обстреливать летающими снарядами Лондон, били по Антверпену — основному порту снабжения союзников в Западной Европе.

Бригада вступила в Леопольдсбург. Город был забит английскими войсками. Несмотря на близость фронта, солдаты толпами бродили по улицам в поисках развлечений, осаждали кафе и бары. На площадях совершенно открыто стояли колонны грузовиков, танки. Немецкие самолеты уже много дней не появлялись.

Бригада расположилась на южной окраине города, в бывшем лагере немецкой воинской части. С помощью бельгийцев помещения были быстро приведены в порядок и оборудованы. Кучеренко, у которого повсюду оказывались свои люди и который всегда знал, что и где можно найти, раздобыл мебель, одеяла, одежду, продовольствие. Делегация рабочих Леопольдсбурга передала бригаде полный комплект инструментов духового оркестра…

Бригада выстроилась на плацу, и начальник штаба Воронков зачитал приказ, в котором объявлялся установленный командиром бригады распорядок дня. Старший политрук Маринов, обращаясь к партизанам, сказал:

— С завтрашнего дня начинаются организованные занятия по боевой и политической подготовке. Мы не знаем, когда нас отправят в Советский Союз и мы вступим в бои в составе Красной Армии. Возможно, придется действовать здесь, вместе с союзными войсками. Это решит Советское правительство. Сейчас наша задача — готовиться к новым боям… — Маринов говорил, прохаживаясь вдоль строя и зорко, пристально вглядываясь в лица партизан. — Я не буду напоминать вам, что каждый из нас здесь, на чужой земле, должен высоко держать звание советского человека. Я только хочу сказать вам об одном: каждый наш поступок, каждый шаг должен быть проникнут ответственностью перед Родиной… Лесная жизнь кончилась. На другой день, в шесть часов утра, над лагерем звонко запела труба. Партизаны, раздетые по пояс, высыпали во двор городка.

— На физическую зарядку — становись! — подал команду дежурный по бригаде.

После завтрака политруки отрядов провели политическую информацию, а потом на плацу начались занятия по строевой подготовке. Английские солдаты столпились у проволочной изгороди, которой был обнесен лагерь, с удивлением смотрели на вооруженных людей в гражданских костюмах, шляпах и кепках, маршировавших по широкому плацу.