Георгий Свиридов - Черное солнце Афганистана

— Теперь в Кабул! — и добавил. — Машины поданы!

Бабрак Кармаль утвердительно кивнул.

Только теперь, увидев мертвое тело Амина, он согласился ехать в столицу.

Рота боевых машин в предрассветной темноте наступающего дня еще только подвозила Бабрака Кармаля и его министров к Кабулу, а афганское радио в экстренном выпуске последних известий отработанным голосом диктора торжественно сообщило стране о победе второго этапа Апрельской революции.

К началу дня бои в городе стихли. Десантники витебской дивизии взяли под охраны все главные правительственные учреждения столицы.

В то же солнечное утро 28 декабря 1979 года бойцы спецназа, радостно возбужденные и наскоро отметившие свой успех, прибыли на аэродром под Баграмом и шумно загрузились в военно-транспортный самолет. Раненых и погибших погрузили в другой.

Самолет с «мусульманским» батальоном плавно оторвался от взлетной полосы и, набирая высоту, взял курс на север, на Ташкент. Многие спецназовцы поглядывали на часы и с замиранием сердца думали о том, что самолет возможно и не долетит до Союза, взорвется в воздухе над горами. Слишком много они знали о «втором этапе афганской революции». Но высокое руководство, уверенное в своей непогрешимости и неуязвимости, милостиво разрешило им жить.

Старый орел, распластав широкие крылья, медленными кругами парил над долиной, и с земли казалось, что он беспечно и вальяжно, как и подобает сильной и гордой птице, нежится в лучах весеннего солнца и наслаждается жизнью, утверждая свое царственное положение в пестром птичьем мире. Но так казалось только людям, беспокойным двуногим существам, которые копошатся на земле, не ведая высокой радости бесконечных просторов неба, извечной свежести недоступным им суровых горных вершин и оздоровляющей благодати хрустальной влаги, вытекающей с ласковым шумом из-под дышащих холодом снежно-ледяных покровов.

Эти двуногие беспокойные существа ведут себя странно и непонятно, в чем старый орел за свою долгую жизнь успел не один раз убедиться. Они носят с собой длинные палки, которые могут извергать гром и выплескивать огонь, убивающий все живое. Двуногие убивают друг друга без всякой на то надобности, не для пищи, как делают это сильные птицы или звери, а просто так. Убьют и бросают. Бросают за ненадобностью.

Орел чуть пошевелил крыльями и пошел на новый круг, постепенно набирая высоту, зорко оглядывая долину с ее полями, цветущими садами, дорогой и голубой лентой реки. И вдруг он почувствовал надвигающуюся опасность. В небе появились две большие, шумные и горластые птицы без крыльев, но с большими и живыми прозрачными кругами на спине. Они летели в места, откуда совсем недавно двуногие выплескивали из своих палок гром и быстрый огонь, бросали странные камни, от которых на земле появлялся еще больший огонь, взлетали осколки от рухнувших жилищ и поднимался едкий черный дым… Все живое в округе, и птицы и звери разбежались в страхе. Только псы, извечные раболепные прислужники двуногих, поджав хвосты, тихо и печально скулили, предвещая большую беду.

Старый орел много пожил и много повидал за свою долгую жизнь.

Не спеша и плавно набирая высоту, он с горькой грустью думал, что больше тихой жизни и спокойствия в его долине не будет…

Геннадий Гусаков вел пару винтокрылых машин на третий заход над кишлаком. Вертолет Хромова следовал за ведущим на предельной дистанции. Что именно отсюда велся обстрел аэродрома, сомнений не было. Однако не было известно главное — откуда именно, с какого двора или крыши какого дома стреляли моджахеды. Это не знали и в штабе эскадрильи. Но ответный удар необходимо было нанести незамедлительно. И чем скорее, тем лучше, чтобы не возникало у моджахедов ни чувства победы над «шурави», как называли афганцы всех советских людей, ни радостного сознания своей правоты и, главное, — безнаказанности.

За эти два захода на кишлак вертолеты Гусакова и Хромова выпустили больше половины боевого запаса, главным образом неуправляемых ракет и бомб. Наворотили, судя по попадания и возникшим пожарам, основательно. Однако Геннадий Гусаков никакого удовлетворения не чувствовал, поскольку «колотили» наобум, или, как принято говорить, по площадям. А моджахеды стреляли конкретно по аэродрому, по личному составу эскадрильи. Среди пострадавших оказался и лейтенант Валерий Сорокин, летчик-оператор его экипажа, друг Валера, именно это и не давало покоя Гусакову. На месте Сорокина сегодня оператор Александр Беляк, которого он хорошо знает. Но летал с ним всего ничего. Парень Беляк надежный, да и как летчик-оператор он уже себя хорошо зарекомендовал, хотя в эскадрилье находится недавно. Но с Валерой они здесь в Афгане как бы сроднились, понимали друг друга с полуслова, с намека, с жеста.

И вдруг его нет в экипаже. Ранение Сорокина произошло на глазах Геннадия, он приподнялся, чтобы посмеялся над тем, как лихо поползли начальники к распахнутым дверям аэродрома, тут его и зацепил осколок… Валера только успел удивленно ойкнуть и свалился, обливаясь кровью. Хорошо еще, что не смертельное ранение, могло быть гораздо хуже.

Неожиданный обстрел подтвердил, что они пребывают не в экзотической заграничной командировке, а на самой настоящей войне. Все, что происходило до сегодняшнего дня: боевые полеты, ракетные и бомбовые удары по намеченным целям, по душманским позициям, было тревожно-напряженным, грозило смертельной опасностью, однако эта опасность не обретала силу прямой личной угрозы. Противник находился где-то внизу. На приличном расстоянии. Все напоминало отчаянную игру с очень большим риском. А к риску Геннадий привык. Привык с первых самостоятельных вылетов. Но сегодня он впервые почувствовал нечто такое, что заставило осознать близость смертельной опасности. И Гусаков, управляя вертолетом, машинально напевал песню, которая так нравилась Валере.

Внутреннее состояние командира передалось Александру. Он не вмешивался в управление вертолетом, только старательно выполнял свои обязанности, однако невольно чувствовал в пении Гусакова нотки глухой тоскливости и какую-то горькую обреченность, и это состояние командира Александру не нравилось, он не принимал его, не воспринимал, хотя, если честно разобраться, то неприятное внутреннее состояние, которое в песне выражено словами «летим, от страха чуть дрожа», и ему не давало покоя. От праздничного настроения, которое возникло утром, давно не осталось следа, словно его вообще не было. А жуткое состояние, которое пережил под обстрелом, уткнувшись лицом в землю, словно незаживаемая рана, не проходило, напоминало о себе.