Свен Хассель - Трибунал

— Да, каждое утро ровно в восемь ноль-ноль вы будете слышать топот сапог и бряцание оружия в коридоре. Слышать, как открываются и закрываются двери камер. Ровно в одиннадцать, когда пробьют казарменные часы, в этот день бояться уже нечего. У нас остаются еще почти сутки жизни, и вся тюрьма облегченно вздыхает. Страх охватывает нас снова, когда наступает ночь и мы лежим в постелях. Самое худшее время — между четырьмя и восемью утра. Слышатся крики из других камер. Кое-кому удается совершить самоубийство, но да поможет им Бог, если попытка окажется неудачной и их вернут к жизни! Охранники воспринимают такие попытки очень остро. Их отправляют на передовую, если заключенный сумел избежать расстрела.

— А совершить побег нельзя? — спрашивает оберст, и лицо его оживляется.

— Совершенно невозможно, — со смешком отвергает это предположение генерал.

— А воздушные налеты? — упрямо спрашивает оберст. — Когда все в беспорядке?

— Беспорядка здесь не бывает, — улыбается генерал. — Охранники запирают камеры на два поворота ключа и садятся играть в карты. Случись прямое попадание бомбы, так что из этого? Противник просто приведет в исполнение наш приговор. Мы расходный материал. Будем израсходованы днем раньше или днем позже — какая разница? Важно только то, что мы мертвы и можно доложить, что приговор приведен в исполнение.

— Страшно, — говорит оберст, проводя ладонью по остриженной голове, — свыкаться с мыслью, что тебя поведут на убой, как скотину.

— Согласен с вами, — говорит генерал.

— Где совершаются казни?

— Где вы были, оберст Фрик? — саркастически спрашивает генерал. — Не знаете, как сейчас делаются дела в Германии? В Морелленшлюхте людей расстреливают группами. Главным образом за мелкие правонарушения.

— И вешают там же? — с содроганием спрашивает оберст.

— Конечно. Виселицы стоят рядами. Обезглавливание — единственный приговор, который военные власти попросили не приводить в исполнение на армейской территории. Это делают гражданские власти в Плётцензее. Казнь совершает главный палач. Те, кто приговорен к отсечению головы, уже отчислены из армии и считаются гражданскими.

Незадолго до отбоя в камеру вталкивают обер-лейтенанта Вислинга. Лицо его распухло и окровавлено. Он садится на пол и смотрит на обитателей камеры пустыми глазами. Почти все зубы у него выбиты, на одной коленной чашечке рана. Сломано несколько ребер. Он со вздохом жалуется на боль.

— Я бросился на дежурного офицера, хотел задушить его, — негромко объясняет Вислинг.

— Это было глупо, — говорит генерал. — Таким образом вы вредите только себе — и зачастую другим неповинным заключенным.

— Да, глупо, — соглашается Вислинг, осторожно ощупывая избитое тело.

— Здесь не так скверно, — объясняет генерал, укладываясь спать на влажном, с пятнами плесени матраце, набитом морскими водорослями. — Я побывал во многих местах, где гораздо хуже: в Торгау, Гермерсхайме, Глатце, форте Цитгау, на Адмирал Шрёдерштрассе. Эти тюрьмы — ад в полном смысле слова. Здесь, по крайней мере, нас оставляют в покое в камерах и мы получаем ту же еду, что и солдаты. Видели б вы, чем нас кормили в Гермерсхайме!

— Много времени вы провели в заключении? — с любопытством спрашивает оберст.

— Год и два месяца, но заключение скоро кончится. Я каждое утро жду, что меня выведут. Единственный мой шанс — это если война внезапно кончится и господа из другой военной полиции придут и выпустят меня.

— Война кончится еще не скоро, — уныло говорит один из заключенных.

— На Пенемюнде вовсю проводят эксперименты с новым оружием [54] В Пенемюнде располагалось конструкторское бюро и полигон, где разрабатывались ракеты «фау-1» и «фау-2». — Примеч. ред. , — доносится из угла. — Это ужасное оружие, ни о чем подобном еще не слышали. Если гитлеровцы его получат, то выиграют войну.

— Я слышал об этом оружии, — говорит оберст. — Что-то связанное с тяжелой водой, которую доставляют из Норвегии.

— Я работал над ним, — говорит сидящий в углу. — Я химик, но, к сожалению, не научился держать язык за зубами. Потому и оказался здесь. Был чудесный вечер с большим количеством коньяка и красивыми девушками. Девушка, с которой я лег в постель, работала на гестапо. Гестаповцы появились на другой день, когда мы опохмелялись. Обходительные молодые люди в длинных кожаных пальто и шляпах с загнутыми спереди вниз полями. Показали овальный жестяной значок «Geheime Staatspolizei» [55] Государственная тайная полиция (гестапо) (нем.). — Примеч. пер. и вежливо приказали: «Будьте любезны, пройдемте с нами. Мы хотели бы выяснить одну мелочь!»

Сидящий в углу химик невесело смеется и тычет пальцем себя в грудь.

— Этой «мелочью» был я! Обращались они со мной сравнительно мягко. Все окончилось примерно через час. Допрос завершен! Через месяц десятиминутное судебное разбирательство, и вот я здесь!

В шесть ноль-ноль из коридора слышится стук жестяных ведер. По двери громко стучит ключ. Это сигнал подниматься с постели и складывать в стопу матрацы.

Вскоре появляется завтрак. Ломтик хлеба с кусочком маргарина и кружка жидкого, еле теплого эрзац-кофе.

Потом начинается ожидание. Тюрьма пахнет страхом и ужасом. Минутная стрелка на башенных часах движется крохотными рывками. Часы бьют восемь раз, и тут же раздается топот кованых сапог в коридоре. Отдаются отрывистые приказания. Сталь лязгает о сталь.

В камерах прекращаются все разговоры. Глаза неотрывно устремлены на серые двери. Первую партию уже уводят. По коридору катится гулкое эхо шагов.

Разжалованный врач разражается душераздирающим плачем.

— Возьми себя в руки, приятель, — грубо укоряет его генерал. — Слезы тебе не помогут. Будет только хуже. Плач раздражает охранников. Для сожалений уже поздно. Нужно было понять раньше, что такое ничтожество, как корабельный врач, не может безнаказанно критиковать Адольфа Гитлера. Что бы ты сказал, если бы какой-то преступник назвал тебя коновалом? Смеялся бы этой шутке?

В камере воцаряется гнетущая тишина. Поблизости звякают ключами и выкрикивают фамилии.

Самый младший заключенный в камере, ефрейтор всего семнадцати лет, подходит к двери послушать. Красная роба, одеяние смерти, свободно болтается на нем.

Бывший лейтенант окаменело сидит на койке рядом с генеральской и смотрит на дверь, будто загипнотизированный. Распахнется она с секунды на секунду? Выкрикнет обладатель зверского лица под стальной каской одну или несколько фамилий?

Он начинает всхлипывать, совершенно теряет контроль над собой и валится трясущейся массой. Его измучили три недели ожидания — каждое утро.

Генерал, годящийся ему в отцы, бросает на него взгляд.