Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм

— Видно, твой партийный билет большего и не заслушивает, — сказал Мартин. — Кстати, наклеены ли на билете марки? Ты ведь не платишь взносов уже четыре или пять месяцев.

— Самое большее четыре. Ты всегда требуешь денег, как раз когда у меня их нет. Не очень-то легко приходится безработному.

— Прежде чем сжечь партийный билет, приведи его в порядок! — сказал Мартин.

Оскар считал, что нечего торопиться сжигать партбилеты. Нужно привести их в порядок и хранить в потайном месте.

— В потайном?

— Да, это значит не совать их в морду немцам и нашим собственным нацистам.

— Наши собственные нацисты, пожалуй, более опасны. Например, Нильс Мадсен или граф и его охранники. Что-то они теперь придумают?

— А Мариус Панталонщик?

— Черт с ним! Но что они сейчас делают там, в замке? Что они замышляют? Чего можно от них ожидать?

Дело историка бесстрастно наблюдать все происходящее и сохранять хладнокровие, пока вокруг развертываются события.

Профессор Прос, историк аккуратный и добросовестный, возвращался домой девятого апреля после утренней прогулки по Копенгагену и пытался составить себе представление о создавшейся обстановке. Он видел, что на улицах города заняли посты немецкие солдаты, видел изумление и любопытство копенгагенцев. Он побывал в редакции «Дагбладет», где поспешно перестраивали работу, как того требовали изменившиеся обстоятельства. Главный редактор Енс Ангвис был на своем посту, он спокойно и трезво комментировал последние события профессору истории.

— Мы можем получить все, что желаем, — сказал редактор. — Речь идет об образцовой оккупации с терпимыми условиями для прессы, а если мы глупо поведем себя, то у нас будет то же, что в Польше.

По пути домой профессор Прос. все еще встречал людей, которые не верили, что Дания оккупирована. Позавтракав и поразмыслив над событиями, профессор записал в дневнике, что немецкая оккупация Дании была неожиданностью.

Для некоторых людей оккупация не была сюрпризом. Например, графа в замке Фрюденхольм она не застигла врасплох. Точно так же и писателя Франсуа фон Хане. И для многих друзей Франсуа фон Хане, работавших в СИПО при государственной полиции, приход немецких войск явно не был неожиданным.

Государственная полиция поддерживала связи с немцами, жившими возле датской границы, и восьмого апреля в Копенгаген поступали с короткими промежутками Сведения о продвижении немецких войск из Гольштейна на север.

Сержант полиции Оттесен стоял в злополучную ночь на вахте в конторе начальника государственной полиции Ранэ. Он получил распоряжение, в случае если что-либо произойдет, поднять тревогу и сообщить инспектору полиции Лоллану. В мраморной нише были поставлены на ночь бутылки пива, и сержант нервно шагал взад и вперед по мозаичному полу. Античные, из потемневшей бронзы лампы освещали похожее на храм помещение.

В час двадцать минут утра зазвонил телефон, и сержант выслушал сообщение, из которого явствовало, что немецкие войска подошли уже к Фленсборгу и расположились бивуаком под городом. Площадь во Фленсборге заполнилась самым разнообразным транспортом, не только военными грузовиками, но и автобусами и туристскими машинами, как будто предполагалась экскурсия.

В час двадцать три минуты сержант передал это тревожное сообщение дальше, инспектору полиции Лоллану, который совершенно спокойно воспринял сказанное.

— Мне следует, вероятно, уведомить начальника государственной полиции Ранэ и заместителя начальника? — спросил сержант.

— Нет, — ответил Лоллан, — Не нужно! Начальник государственной полиции и его заместитель в курсе дела.

— Но как же быть, может, позвонить министру юстиции?

— Нет. Лучше не надо. У министра юстиции завтра будет напряженный день.

— А начальнику департамента Кнудсену в Министерстве юстиции?

— Да, ему можете позвонить.

Ошеломленный сержант полиции позвонил начальнику департамента Кнудсену и передал ему сообщение.

— Вот как, — ответил начальник департамента Кнудсен.

— Что вы сказали? — переспросил сержант.

Но начальнику департамента нечего было добавить к своему ответу, и он положил трубку.

Сержант полиции Оттесен дрожащей рукой записал этот короткий ответ в свой рапорт.

— Боже милостивый! — простонал он. — Они в курсе дела! Они ничуть не поражены! И говорят: «Вот как!»

Сержант так разволновался, что забыл про пиво. Непочатые бутылки так и стояли в мраморной нише, когда служащие пришли утром в СИПО.

Одной конторщице в этом отделении — ее звали фрекен Мёллер — пришла в голову мысль, что правильнее всего было бы немедленно сжечь все бумаги, так как, по всей вероятности, их существование угрожает жизни датских граждан в условиях оккупации страны гитлеровскими войсками. Полицейские этого отделения несколько колебались, но фрекен Мёллер убедила их. Огромные пачки документов были снесены в подвал Полицейского управления и сожжены в топке.

Во второй половине дня в отделение позвонил сам начальник государственной полиции Ранэ. Он узнал, что произошло, и высказал серьезное недовольство. Он наложил решительный запрет на какое-либо уничтожение материалов СИПО. Нельзя сжигать ни клочка бумаги.

Но служащие отделения не посчитались с приказом начальства. Убежденные фрекен Мёллер, они продолжали в течение всего дня сжигать документы из архива. И на следующий день они все сжигали и сжигали бумаги.

Случай этот обсуждался в высокой инстанции, и всем стало ясно, что остановить уничтожение документов невозможно. В данный момент нежелательно официально констатировать неповиновение подчиненных в полицейском учреждении, В шестнадцать часов десятого апреля, когда все бумаги были сожжены, начальник государственной полиции Ранэ сообщил в отделение по телефону, что он совещался с министром юстиции и начальником департамента и что впредь отделению разрешается уничтожать по собственному усмотрению лишь некоторую часть бумаг, но отнюдь не все подряд. Инспектор полиции Дрессо записал это сообщение и добавил от себя: «Распоряжение передано далее и вступило в действие».

В другом секретном отделении Полицейского управления все происходило иначе.

— Вот действительно скверное время, — сказал комиссар полиции Хорсенс своему помощнику. — Прямо позор, как люди ведут себя!

— Бесспорно, для посторонних все это выглядит очень странно, — заметил комиссар полиции Оденсе. — Может создаться превратное представление о дисциплине у нас в управлении.

— То, что произошло, отвратительно. От таких вещей начинает болеть вот здесь, — сказал Хорсенс, прикладывая руку к жилету, где билось его ютландское сердце.