Михаил Вербинский - Зенитные залпы

— Согласна!

— Вот и хорошо. А дел много. Раненых нужно переправлять на тот берег. Как говорят — эвакуировать. Приступайте к работе.

В подошедший газик втолкнули толстого фрица — «языка», и Сытник сопровождал его до места.

Герман, почти всю ночь не смыкавший глаз, в это время выслушивал старшего группы бойцов, которая посылалась на выручку третьей батареи.

А батарея дралась героически. После того как Егупов направил с донесением на КП полка Попову, гитлеровцы повели обстрел батареи из пулеметов. Командир единственного уцелевшего орудия сержант Хайдуров, уже дважды раненный, открыл по врагу огонь. Вражеские пулеметы затихли. Автоматчики откатились. Затем на батарее один за другим разорвались три снаряда. Зенитчики увидели на бугре пушку, которая и вела огонь. Загорелись ящики от боеприпасов, вызвав пожар.

Сержант Хайдуров направил зенитку на вражескую пушку и вынудил ее замолчать.

— Погасить пожар! — приказал Егупов бойцам, среди которых были почти одни девушки.

— Воды нет — землей забрасывайте! Да побыстрее орудуйте лопатами! — наставляла подруг Елена Арестова. В семнадцать лет училась в ФЗУ и работала на строительстве тракторного завода на Волге. На батарее среди девчат она была запевалой. Первой бросилась растаскивать горящие ящики. Полыхавшие языки пламени постепенно меркли и гасли.

Но спустя час-полтора на батарее вновь стало светло как днем: фашистский самолет повесил осветительную бомбу — «люстру», — как называли их наши бойцы. Расчет у противника был простой: зенитки начнут стрельбу — и легко будет засечь батарею. Но Егупов не поддался на эту удочку: батарея себя не выдала.

Когда рассвело, бойцы увидели на подступах к огневой позиции немало трупов гитлеровцев.

Утром фашисты снова повели атаки на огневую третьей батареи. А в это время сюда пробилась группа бойцов, присланных командиром полка.

Сюда же, к западу от Спартановки, подходили наши танки, пехота, занимали рубеж обороны. Это радовало уставших, изнуренных непрерывными боями зенитчиков. Егупову передали приказ оставить огневую. У Егупова и его бойцов совесть была чиста. Они стояли до последней возможности. Вместе с другими зенитными батареями не пустили вражеские танки в Спартановку.

На протяжении всего воскресного дня 23 августа внимание командующего корпусным районом ПВО было приковано к правому флангу боевого порядка. Две фашистские дивизии — танковая и моторизованная — двести танков и до трехсот машин с мотопехотой прорвались к северо-западным подступам Сталинграда. Противник рассчитывал с ходу ворваться в город. Но на его пути непреодолимым огненным барьером встали артиллеристы-зенитчики.

К Сталинграду подходили маршевые части и соединения. Рабочие коллективы тракторного, «Красного Октября», «Баррикад» и других заводов спешно снаряжали отряды народного ополчения, которые выходили на боевые рубежи для защиты города. Но с середины дня и до позднего вечера основной удар танков и пехоты противника приняли на себя зенитные батареи. Зенитчики стояли насмерть.

В штаб противовоздушной обороны вечером поступали донесения об итогах дневного боя. Райнин взвешивал, оценивал обстановку, принимал новые решения. Из первого сектора подполковник Герман докладывал:

— В секторе зенитчиками уничтожено сорок пять танков, тридцать самолетов, две минометные батареи, несколько сот автоматчиков противника.

— Быть начеку! — требовал Райнин. Из своего резерва он выделил Герману несколько орудий для пополнения батарей. Дал указание перебросить в первый сектор три взвода истребителей танков и зенитно-пулеметный батальон.

О напряженных боях докладывал Райнину командир полка малокалиберных зенитных пушек подполковник Ершов. Фашистские самолеты, висевшие над городом, атаковали с пикирования. И по ним-то посылали смертоносные очереди малокалиберные орудия. Немало пикировщиков вогнали в землю расчеты орудий МЗА 23 августа.

Но Ершов сообщил и тяжелую весть: танки врага прорвались к Латошинской переправе, к Волге. Оборонявшая паромную переправу батарея малокалиберных зенитных орудий лейтенанта Баскакова, как видно, погибла.

Два донесения Михаила Баскакова лежали перед командиром полка. В первом комбат двенадцатой сообщал: «Заняли противотанковую оборону. Танки находятся пятьсот метров западнее, в лощине. Ваш приказ — не допустить немцев к Волге — выполню». Спустя два часа Баскаков передал: «Вражеские танки в трехстах метрах. Что бы ни случилось, батарея будет сражаться до последней капли крови… Больше донесений не поступало. Связь прервалась.

В тяжелом положении оказалась двенадцатая батарея. Это понимали на командном пункте. Но как ей помочь?

Боец Аркадий Бондаренко, узнав о донесениях Баскакова, тут же обратился к командиру полка.

— Товарищ командир, разрешите мне сходить на двенадцатую батарею. Очень вас прошу, — просил он подполковника Ершова.

Почему же так рвался в Латошинку красноармеец Бондаренко, что так тянуло его на двенадцатую батарею?

…В жаркий июльский полдень в штаб полка МЗА прибыла группа бойцов. Они уже побывали в пороховом дыму, прошли «капитальный ремонт» в госпиталях и теперь возвращались в строй. Среди них был русоволосый боец со светло-серыми, словно выцветшими глазами, — Аркадий Бондаренко.

Ночевали новички во взводе управления. Утром, когда они подошли к умывальникам, Бондаренко по привычке сбросил гимнастерку и майку, чтобы в свое удовольствие окатить спину холодной водой. Спина была сплошь в больших и маленьких коричневых пятнах. Кто-то тут же выпалил:

— Ну и спина! Настоящий рыжик!

Так с тех пор и стали Аркадия звать Рыжиком. Ему шел двадцать первый год. Родился в Киеве. Малышом остался без отца и матери. Направили в детский дом. Очутился в Татарии. Затем потянуло его на Украину. Приехал в родной город, поступил в ФЗУ. Приобрел специальность. Стал работать на стройках Киева. Так прошла юность…

А в сороковом году Аркадий уже воевал на Карельском перешейке. Пошел в армию добровольцем. Ранило его там. Вылечился и подался киевлянин на Кавказ. Водил там грузовик по горным дорогам. Но не успел обжиться, как грянула Великая Отечественная. Аркадий снова в армии. Возил боеприпасы, продовольствие. На Дону настиг его осколок вражеской мины. Лечился в Котельникове. И вот он среди зенитчиков.

Когда батарейцы узнали биографию своего однополчанина, добавили к его прозвищу «стреляный воробей». Аркадий не обижался. «Хоть горшком назови, только в печь не сади», — шутливо отвечал он.

Новички разошлись по батареям, а Бондаренко оставили во взводе управления в качестве связного с третьим дивизионом.