Владимир Рыбин - Непобежденные

Рядом с ним кто-то тяжело плюхнулся на дно окопа, и Кольцов, повернув голову, увидел сержанта Авдотьева.

— Что? — выдохнул Авдотьев.

— Купились, как лопухи, на немецкую провокацию. Эта пигалица с перепугу разрядила в них обойму.

— Тьфу ты! — И заоглядывался: — А где Солодков?

— Да вон возле девчонки отирается.

— Бери его, пошли. Взводный зовет.

— Нагорит? — забеспокоился Кольцов. За такой промах, по его мнению, никак не могло не нагореть.

— Не похоже. Там этот старший политрук опять пришел, что-то они удумали.

Удумали такое, о чем разведчики и помыслить не могли. Кольцов сразу даже и не понял, чего хочет взводный, когда тот заговорил о несуразном: пойти к немцам с поднятыми руками.

— Ты же сам перебежчика задержал, — сказал ему старший политрук. — Значит, находятся такие. В семье не без урода. На них-то немецкие пропагандисты и рассчитывают. Надо, чтобы перестали рассчитывать. Пойти к ним, будто бы сдаваться, а когда высунутся, гранатами гадов.

Дело рисковее любого, что были: этой ночью. А главное — противное дело. Будто в отхожую яму голыми руками…

— А чего меня-то? — Кольцову подумалось, что выбор пал на него потому, что фигура у него такая нескладная. Если еще воротник поднять да ссутулиться, так совсем получится, что голова ушла в плечи от страха.

Взводный понял его правильно, обнял, сказал душевно:

— А кто у нас страха не ведает? А кто гранаты лучше тебя бросает? Впрочем, дело добровольное.

— Я не отказываюсь, — поспешил согласиться он.

— Вот и отлично…

Утренняя муть еще не высветила всю ширину нейтралки, когда Кольцов переполз через бруствер. Тишина была на передовой, и ракеты уж не взлетали. Будто все вокруг затаилось, наблюдая за ним, одиноко перебегающим от куста к кусту, от камня к камню. Посередине нейтралки подождал в воронке, приготовил гранаты. Одну обмотал концом короткого полотенца, зубами выдернул чеку. Только теперь заметил, что полотенце не такое уж чистое и белое, поверят ли, что сдаваться идет? Но другого не было, и он поднял полотенце над головой, пошел, вглядываясь в землю: нахватало еще зацепить мину. Теперь он был виден отовсюду, теперь немцы могли запросто подстрелить его, а не немцы, так какой-нибудь свой снайпер, которого не успели предупредить. По-прежнему было тихо, и Кольцов совсем осмелел, шел с поднятыми руками, оглядываясь по сторонам, будто на прогулке.

— Рус, линкс, линкс! — услышал голос, и увидел немца, машущего рукой.

Он взял правее, куда показывал немец. Высунулись еще двое, уставились с любопытством: не каждый день перебежчики, интересно. И офицер высунулся, может и не офицер, а просто кто-то в фуражке, но все равно было видно — начальство. Кольцов не больно разглядывал их, высматривал тот рубеж, до которого должен дойти, не вызывая подозрения. И за собой приходилось все время следить: как бы злоба, кипевшая в нем, не выплеснулась раньше времени.

Когда до окопа оставалось метров двадцать, он выпустил полотенце, и оно упорхнуло, подхваченное ветром. И сразу обеими руками метнул гранаты. Не падая на землю, не дожидаясь, когда рванет сзади, бросился бежать, не задумываясь над тем, что если промахнулся, не попал в окоп, то могут догнать свои же осколки. И вообще ни о чем не думалось в этот момент, билось только одно ликующее чувство: дошел-таки, обманул гадов.

По сдвоенному, почти одновременному взрыву понял: попал в окоп. Не зря, значит, гонял их взводный на тренировках, учил одинаково метко бросать гранаты и правой и левой рукой.

Сзади запоздало зачастили автоматы, пули смачно зашлепали справа и слева. Наши окопы, обозначенные неровными буграми брустверов тоже ощетинились огнем. Мелькнула мысль: залечь, переждать. Но он не останавливался, уверенный почему-то, что добежит, что теперь-то уж ничего с ним не случится.

Так с разбегу и влетел в свой окоп, сильно ударившись о его мерзлую стенку. Показалось даже, что потерял сознание от этого удара, потому что уже через мгновение увидел рядом и своего взводного, и старшего политрука

— Пор-рядок! — сказал он, пытаясь встать.

Взводный подхватил под руки, поднял, и так и держал, торопливо оглядывая его, — не ранен ли?

— Я буду ходатайствовать о представлении вас к ордену, — сказал старший политрук.

— При-и чем тут… орден, — выговорил Кольцов, мотая головой. Но вдруг подумал о Клавдии, которая, когда придет и увидит орден, наверное, обрадуется. И широко улыбнулся: — О-орден не помешает.

А над передовой разгорался огневой бой. В трескотню винтовок, автоматов, пулеметов вплетались сухие разрывы мин, гулкие уханья снарядов. Начинался очередной день обороны, один из тех, которые историки потом назовут спокойными днями зимне-весеннего затишья.

С горы Госфорта, от часовни на Итальянском кладбище, где лейтенант Кубанский безвылазно сидел в декабре, Федюхины высоты выглядели грядой пологих холмов. Теперь, когда пришлось перебазироваться на эти высоты, они казались Кубанскому и высокими, и крутыми, а лощины между ними прямо-таки глубоченными — ноги сломаешь, пока доберешься до НП. Обратный путь — с НП на ОП — был не легче, хоть и дорога вниз, скатывайся по обрывистым склонам. Ходить, правда, приходилось нечасто: в неподвижности обороны, какая была в Севастополе, наблюдательные пункты и огневые позиции можно было не менять подолгу. Если, конечно, обеспечить маскировку и не дать противнику обнаружить себя. Пока что это удавалось, и Кубанский еще раз помянул добрым словом командира своего взвода управления, сумевшего выбрать для НП такое удобное и скрытое место.

Ранний зимний вечер затягивал морозной дымкой занятые противником высоты, изгорбившие горизонт. Гора Госфорта пока что просматривалась хорошо. Кубанский глянул в стереотрубу на разрывы, задымившие часовню, и приказал прекратить огонь. Огня этого потребовали пехотинцы, уверявшие, что в часовне у немцев наблюдательный пункт, с которого они видят всю нашу передовую. Всего скорей так оно и было. Но знал Кубанский и другое: чтобы уничтожить часовню, нужно слишком много снарядов.

Последнее время со снарядами стало совсем плохо: на каждый выстрел надо спрашивать разрешения у командира дивизиона, а то и у командира полка. С этим приходилось мириться. Ни для кого не было секретом: транспорты с боеприпасами для Севастополя заворачивались на Керчь, где они нужнее, откуда только и можно было ждать решительного наступления.

Дым рассеялся, и часовня снова выставилась целехонькая, пестрая от пятен исклевавших ее снарядов. Каменная изгородь вокруг кладбища почти вся развалилась, и не было уж сторожки в воротах, где артиллеристы когда-то коротали ночи. А часовня все стояла и без изгороди казалась еще выше.