Анатолий Трофимов - Угловая палата

Прицел все уменьшался, а потом без всякого предупреждения прекратилась связь, а еще через сколько-то, заполняя пространство оглушающим гулом, перед артиллерийским заслоном Лиховатого появились немецкие танки. Приречный лес загудел, посыпал хвоей и листьями от быстрых залпов полуавтоматических семидесятишестимиллиметровых орудий. Побывавшая под ударом гаубиц и потому свирепо взвинченная армада стала захлебываться в своей атаке.

Пехотную брешь в линии фронта к тому времени залепили чем могли, а вскоре из резерва подошел и вступил в бой второй гвардейский танковый корпус. Город Вилкавишкис снова был взят советскими войсками. Солдаты, посланные Лиховатым на розыски группы майора Смыслова, нашли у сожженного хутора только расшматованный прямым попаданием штабной «виллис».

Но начальник штаба полка Смыслов не потерялся, не погиб, не был взят в плен. Он корректировал огонь до тех пор, пока танки не подошли к его НП вплотную. Смыслов готов был открыть огонь на себя и, не дрогнув, сделал бы это, но проволочная связь внезапно прервалась. Смыслов, два связиста и шофер в прах искалеченного «виллиса» густым орешником стали пробираться к месту, где, как указывал полковник Лиховатый, должны занять огневые позиции пушечные батареи полка, но не смогли далеко оторваться от вновь обретших уверенность немецких танков, не смогли вовремя и до своих дойти.

Выцарапавшись из непролазного орешника, группа Смыслова оказалась между двух огней завязавшегося боя. Шарахнувшись вправо под ненадежное, обманчивое укрытие молодого сосняка, ободранного и захламленного в предыдущих боях, Смыслов попытался низиной вывести бойцов к болоту, где не могло быть танков.

Болота-то достигли, и танки туда действительно не сунулись, но вот… Нащупывая наш противотанковый заслон, ударила дальнобойная немецкая артиллерия. Видно, плохо щупала, плохо смотрела — мощные снаряды с воем плюхались с края болота, оглушающе рвались не там, где надо. И все же один, один-единственный, прилетевший не туда, куда надо, рванул не зря: он врезался в кочкарник неподалеку от группы Смыслова и враз накрыл всех четверых.

Изрядно пострадавшие, но способные передвигаться, связисты кое-как перебинтовали бесчувственного майора, виновато постояли возле убитого шофера и стали торопливо пробираться к своим.

В мешанине войск, всегда неизбежной, когда что-то переходит из рук в руки, они выбрались к тылам своей дивизии.

Командир медико-санитарного батальона капитан Прибылов тут же связался со старшим врачом артполка, который по распоряжению полковника Лиховатого уже не раз справлялся, не знает ли тот чего о Смыслове, и доложил, что тяжело раненный Смыслов доставлен в медсанбат. Перебита бедренная кость выше колена, рану обработали, дефект кости выправлен, костных осколков, похоже, нет, наложили шину. Хуже другое: контужен, находится в шоковом состоянии.

Трудно было понять, что кричал в ответ старший врач полка с того конца провода, через помехи доносились лишь обрывки фраз. Но Прибылов чувствовал, что там, в артполку, его понимают. Чтобы не тянуть время, прокричал в трубку последнее:

— Срочно отправляю Смыслова в эвакогоспиталь в Вильно! Там у меня знакомый врач, попрошу лично присмотреть!

О знакомом враче до этой минуты командир медсанбата по некоторым причинам не думал, не хотел думать, но вырвалось обещание отправить Смыслова в эвакогоспиталь, и теперь не пристало от него прятаться. Прибылов схватил первую попавшуюся бумажку, написал с угла на угол: «Руфа! (зачеркнул). Руфина Хайрулловна! Во имя нашей прежней дружбы со вниманием прими сего пациента. Ты должна его знать по боям у Харькова. Помнишь, когда приезжал Черняховский…»

Перечитал написанное, поморщился: к чему о Черняховском? О себе бы пару слов, коль выдалась такая оказия, о ее бы, Руфины, здоровье спросить… Но стоит ли бередить былое, которое, как видно, навсегда в прошлом? Лучше уж о командующем упомянуть, все когда лишний раз присмотрят за майором.

В гимнастерке с погонами, в каске да с автоматом он, может, и походил на солдата, но сейчас назвать его солдатом не поворачивался язык. На высоком и узком столе, застланном клеенкой и простыней в застиранных лекарственных пятнах, в нижнем белье, великом для него, ни дать ни взять, лежал мальчишка-семиклассник. Правая кальсонина была засучена выше колена, и у раздавленной, с двумя переломами стопы колдовал подполковник Ильичев.

Эта операция у Ильичева сегодня всего лишь третья — похоже, фронт приостановил наступление, и хирург словно соскучился по работе: не спешил, долго и тщательно вправлял суставы и выравнивал места переломов костей плюсны. Подождав, когда Серафима сделает последний тур гипсовым бинтом, стал водить ладонью по повязке и, словно скульптор, моделировать стопу и лодыжку.

Полюбовавшись на свою работу, Ильичев стянул марлевую маску и обтер ею лицо. От умывальника бросил сестре:

— В угол его!

Хирургическая сестра Серафима, писавшая химическим карандашом дату ранения и операции на только что наложенном и подсыхающем гипсе, поняла шутку хирурга.

— За что же, Семен Григорьевич? Такой славный парнишечка.

— Пусть не ходит босиком, — сердито отозвался Ильичев.

Лежавший на столе солдат перестал страдальчески коситься на тяжелую колоду ноги и глупо захлопал ресницами.

— Я же не босиком, в сапогах был, — наивно обиделся он.

— Никаких разговоров — в угол! — не пряча веселых глаз, с прежней строгостью сказал хирург. Он открыл кран и стал отмывать заляпанные гипсом руки.

Парень чувствовал, что за всем этим кроется какой-то розыгрыш, но не мог уловить его смысла. Серафима подмигнула ему, помогла сесть, придерживая руками, опустила к полу его непривычно обутую ногу весом в пуд.

— Что испугался-то? — улыбнулась Серафима.

— Кого пугаться-то? Тебя, что ли? У-у, какая страшная, — раненый посунулся к ней — боднуть лбом.

Серафима восхищенно рассмеялась, обняла парня за плечи.

— Звать-то тебя как?

— Басаргин, — доверчиво назвался он.

— Фамилию из карты знаю. Звать как, имя?

— Борис Васильевич.

Теперь коварную Серафиму было не остановить.

— Боренька, значит? Ты проказничал, Боренька, когда маленьким был? Тебя наказывали, в угол ставили, да? У нас в угол, Боренька Васильевич, не ставят, у нас кладут в угол. В угловую палату. Она начсоставская. Тебе честь оказывают, Боренька Басаргин, а ты губки надул.

Разобиженный сюсюканьем медсестры, Басаргин сердито потянулся за костылями, Серафима придержала его.

— Вначале халатик наденем. Становись на пол здоровой ножкой.

Боря, опираясь на край стола, неловко съехал на крашеные половицы. Широченные в опушке подштанники с нелепыми темлячинами завязок на ширинке сползли вниз живота. Он поспешно сграбастал их и едва не упал. Серафима любезно потянулась помочь.