Святослав Сахарнов - Камикадзе. Идущие на смерть

На середине бухты катер круто повернул — Нефедов охнул, чуть не отпустил поручни, — закивал носом идущей с моря волне, потом как-то дико взревел, затрясся, приподнял нос и помчался, низко опустив корму, она оказалась ниже пенного, бьющего из-под винтов буруна. Катера домчались до входного мыса, прошли его, ударились о первую идущую с моря волну, — веер брызг обрушился как водопад. Нефедов снова охнул, изо всех сил вцепился в ограждение рубки — поручни тоненькие, жиденькие, вот-вот оторвутся, — втянул голову в плечи, попробовал смотреть вперед — еще сноп соленой воды, — катер с размаху взлетел, рухнул, да так, что у Нефедова разъехались ноги. Оставшееся время, пока катера чертили по морю петли — один, управляемый по радио — впереди, второй, кулагинский, сзади — показалось бесконечным, простоял, скорчившись, спрятав лицо, вцепившись белыми разбухшими от воды пальцами в поручень, думая: «Господи, ну что же это за такие проклятые посудины?…» И только потом понял: именно за неимоверную трудность и необычность любит их молчаливый Кулагин.

А еще про них рассказывали легенды. Однажды случилось такое.

Решили вывести в море звено — атака двумя катерами корабля-цели. Сверху за атакой должна была наблюдать летающая лодка.

Катера вышли в море, команды проверили аппаратуру и перешли на тральщик, который обеспечивал выход. Дали команду: «Завести моторы!» Катера выбросили из-под бортов черные лепешки дыма, клюнули носами и, тяжело переваливаясь с волны на волну, пошли туда, где на горизонте уже дрожал черный тычок — мачта корабля-цели.

Как один катер исчез, не заметил никто. Накатил туман, а когда прояснело, увидели: одного нет. Послали на поиски лодку, летчик доложил: «Не вижу, мешает низкая облачность».

Через несколько часов катер обнаружили рыбаки. Он стоял, покачиваясь на волнах. С рыбачьего сейнера окликнули:

— Не нужна помощь?

В ответ тишина.

Один из рыбаков перепрыгнул на катер.

В командирской рубке, у пулеметов, в машинном отделении — ни души. Моторы горячие. Куда же девалась команда? Решили взять на буксир и тащить в гавань, как вдруг моторы сами по себе завелись, рулевое колесо сделало оборот, катер вздрогнул и пополз вперед. Рыбака, который оставался на катере и стоял около рубки, затрясло: ему почудилось, что у моторов, около штурвала стоят туманные человеческие фигуры. Как был, в штанах, в ватнике, он бросился за борт…

— Рыбаки будут молчать, с ними поговорили, — сказал потом командир бригады. — Предупреждаю: чтобы такого больше не повторилось, смотреть в оба. Под личную ответственность. Цыгун уже спрашивал…

Это была угроза.

Вечером, затемно, когда пришел Кулагин, Нефедов, сидя на кровати, спросил:

— Что так поздно… Тося?

— Она… А ты что читаешь? Все время одну и ту же книжку. Ну, покажи… На английском. Ну, ты даешь! Где выучил?

— В училище. Нас часто держали в строю. Так я выпишу десять слов на карточку и, строго в строю, учу. Потом проверил — у меня запас три тысячи слов, а практики нет.

— Гигант!… Ты куда?

— Схожу, принесу кипятка. Попьем чаю.

В коридоре не было света. Из кухни с чайником Нефедов брел на ощупь. Шел во тьме, полной радужных колец, задевая ящики, привычно отсчитывая шаги. Наконец нащупал косяк, толкнул дверь, она, к удивлению, оказалась закрытой. Прежде чем войти, еще раз пошарил и вдруг услышал, как в замочной скважине тихонько поворачивается ключ. Дверь скрипнула, раздалось легкое дыхание, протянул руку, коснулся чего-то мягкого, задел рассыпанные волосы, дотронулся до крупной, застегнутой на груди пуговицы. Из двери тянуло теплом, к нему примешивался слабый, тревожный запах духов. Тепло и духи могли принадлежать только женщине. Тяжело переступил, задел ящик — загремела, падая, крышка. И сразу же щелкнул замок, тепло и запах исчезли. Ошеломленный, постоял, потом на ощупь снова пошел по коридору. И следующая дверь оказалась запертой, и только за третьей, когда вошел, увидел, что попал к себе. Сразу подумал о женщине: «Отчего она стояла и молчала? Должно быть, ждала кого-то. Кто она?»

Кулагин объяснил охотно:

— Третья дверь от нас? Связист с женой. Только что заселились. Привез ее с Запада. А зачем это тебе?

— Так Давай пить, доставай сахар.

В воскресенье, когда на бухту упал моросящий туманный дождь, он с утра ушел в лес. Бродил у подножия сопки. Жимолость и ольха — все мокрое, на всем мелкие светлые капли. Брел по колено в траве, когда почувствовал — кто-то идет следом: ветки позади то прошумят, то замолкнут. Остановился, сам задел ветку, с нее упала горсть капель, ударила по нижней ветке, вызвала целый обвал, водопад. Так стоял, пока в ольшанике не появилось, не задвигалось темное пятно, не вышла, неумело отстраняя ветви, женщина, на плечах черный офицерский до пят плащ.

Женщина подошла к дереву и погладила пальцами морщинистую, набухшую от дождя кору.

— Это, наверное, пробковое дерево, — сказал Нефедов. — Кора какая! А вы, видно, новенькая, здешние женщины в такую погоду в лес не ходят. Это я не к вам ночью по ошибке постучал? Что же вы так просто, не боясь, открыли? Другая бы не решилась.

— Другая бы с вами в лесу разговаривать не стала.

И пошла прочь.

В тот же день они снова встретились. Соседка пригласила Таню посмотреть кино. В клубе было жарко, офицеры с семьями сидели в первых рядах, матросы — стулья им заменили на скамейки — шумно теснились сзади.

Вспыхнул экран, замелькали серые, рваные тени, захрипел звук Картина была трофейной, титры сообщили: «Получена из Германии в качестве репараций». Главная артистка танцевала и пела, а потом сбросила с голого тела шубу из рыжей лисы и упала в бочку с водой. Раздались хохот и свист.

Когда фильм кончился, соседка исчезла, ее подхватил кто-то под руку и увел. Домой пришлось идти одной. Рядом случайно оказался Нефедов. Спросил:

— Что же вы без мужа?

— Он дежурит.

Когда подошли к Кораблю, Таня сказала:

— Оставьте меня. Идите, я подышу воздухом.

Он попросил:

— Дайте вашу руку, — и припал губами к пальцам, — моя мать, в ней была польская кровь, говорила: прощаться с женщиной надо так

Таня рассмеялась:

— Что она еще говорила? Идите, идите, не оставайтесь.

Когда к нему заглянул Цыгун, рабочий день уже подходил к концу. Кулагин удивился: оперуполномоченный еще не приходил ни разу. Тот, войдя, сразу же спросил, где хранятся чертежи.

— В железных шкафах. Вот здесь… Но только те, что без грифа. Всё, что с грифом, — в спецхране, в штабе.

Опер потрогал на окнах решетки, полистал бумаги на столе (некоторые чертежи рассматривал вверх ногами), спросил про охрану и только, когда уходил, неожиданно сказал вполголоса:

— Зайдете. Сегодня же.