Питер Устинов - Побежденный

— Доброе утро.

Шерф вошел через дверь, ведущую на крышу. На нем была старая гражданская одежда.

— Где ты был? — спросил Ганс.

— На крыше, пил кофе.

— Кофе?

— Из желудей. Хочешь?

— Я умираю от голода.

— Пошли.

Зандбек заворчал, вздохнул, приоткрыл один глаз и сказал:

— Потише. Шерф улыбнулся.

— Несносный характер.

Зандбек что-то пробормотал и перевернулся. Гансу даже не верилось, что совсем недавно этот человек так волновался. Небо выглядело свежевымытым, чувствовалось, что в полдень будет тепло. Пока что воздух был свежим, бодрящим. Уличные шумы разносились далеко, явственно.

Глянув на слепящий свет, Ганс зажмурился. В городе было очень тихо. Большие голые деревья слегка раскачивались, тени на мостовой меняли свой рисунок, будто сеть в прозрачной воде. Ганс улыбнулся. Он снова стал замечать окружающее.

— Ты уезжаешь в одиннадцать, — сказал Шерф.

— Куда?

— Как я говорил, в Рим.

Поддавшись внезапному порыву, Ганс сказал:

— Я хочу во Флоренцию.

На лице Шерфа отразилось удивление.

— Во Флоренцию? С какой стати? А, да что в этом такого?

— Там одна девушка, — ответил Ганс.

— Девушка, у тебя? — удивился Шерф. — Невероятно. — И заговорил другим тоном: — Послушай, я старался для тебя не ради удовольствия. Когда уплатишь свой долг, поезжай куда хочешь, но пока будешь делать то, что тебе сказано.

— Долг? — переспросил Ганс. — Но я думал, это патриотическая организация, не требующая никакой оплаты.

Шерф понимающе улыбнулся.

— Патриотическая, но, как и во всех прочих организациях, ее служащим нужно жить.

— Я что-то не совсем понимаю. Ты говоришь о моральном или финансовом долге?

— Когда приедешь в Рим, поймешь, что это в сущности одно и то же.

На крышу вышел зевающий, неряшливый Зандбек. Шерф продолжал:

— Автобус, на который ты сядешь, приедет в Рим часов в шесть-семь вечера. На всякий случай напоминаю: виа дель Аспромонте, пятнадцать. Скажешь там, что тебя прислал Мюллер из Специи. Сообщишь, что Шнайдер отплыл на судне «Фернандо По» по расписанию, и Специя пока что закрыта. Мюллер находится в Ливорно у Зандбека.

— Долго пробудешь? — спросил Зандбек.

— Месяц-другой.

— Господи, — произнес Зандбек, — никакой тебе личной жизни.

— Поедешь в одежде, которою тебе даст наш друг Зандбек.

— У меня только одно пальто — для себя, — сердито сказал тот.

Шерф улыбнулся.

— Теперь ни одного нет. Ганс, ты будешь глухонемым в темных очках. Я дам тебе слуховой аппарат. В кардан сунешь карту Рима. Ни с кем не разговаривай.

И полез в карман.

— Вот тебе деньги на проезд и тысяча лир в союзнической военной валюте на карманные расходы. Имей в виду, это в долг. И боюсь, ехать тебе придется без документов, так как Шуберт — в Риме скажешь, что Шуберт так и не появился. Возможно, им известно больше, чем нам, а если нет, строить догадки они могут с тем же успехом, что и мы.

Ганс поглядел на Шерфа с восхищением.

— Знаешь, когда ты был под моим началом, я бы ни за что не доверил тебе дела, требующего такой смелости и инициативы.

— А я, — ответил Шерф, — ни за что не поверил бы, что женщина может играть роль в твоей жизни. Вот так. Жизнь полна неожиданностей, и обстоятельства меняют людей.

Он ненадолго задумался и добавил:

— Даже нацистов.

Вскоре после полудня, когда автобус проезжал мимо Фаллоники, его на большой скорости обогнал джип. Валь ди Сарат, сидевший рядом с водителем, проехал в нескольких футах от Ганса. Оба не заметили друг друга. Происходило все так, будто театральная труппа отыграла в Специи и Ливорно и теперь ехала в Рим снова разыгрывать свой спектакль.

Полиция и карабинеры усиливали поиски к югу от Специи, когда Ганс приехал в Рим. Ему помогли сойти пассажиры, горевшие желанием выразить признательность mutilato della guerra [58] Инвалиду войны (ит.). . Все они были в приподнятом настроении, потому что эвакуировались и теперь возвращались домой после долгого, мрачного периода опасностей и разлуки. Ступив на священную землю родного города, они лили слезы и пели «Stornelli». Ганс слегка улыбнулся, помахал им рукой и медленно пошел по улицам.

Залитые ясным вечерним светом здания отбрасывали громадные тени. Стены, чистые и величественные, как струнная музыка, теплые, но отчужденные, словно бы погрузились в глубокую безмятежность. Ангелы на церквах улыбались, ямочки на их щеках оттеняла дразнящая игра света и тени. Надписи на свитках пророков были удивительно четкими, буквы, глубоко вырезанные в сером камне, чернели. В это время дня глаз радовали мельчайшие тонкости, изящные детали архитектуры, окутанные чистейшей атмосферой начинающихся сумерек. Рим лежал словно зрелый плод на блюде холмов, и держаться за жизнь стоило.

Виа дель Аспромонте оказалась не в мрачных кварталах за Тибром, как ожидал Ганс, а в центре оживленного делового района, в нескольких шагах от безобразного Алтаря Нации с белой колоннадой, известного туристам как «Свадебный торт».

Извилистая улица пролегала среди беспорядочно расположенных домов. Пятнадцатый номер представлял собой типично римский парадокс, сверхсовременное, залитое неоновым светом учреждение, грубо встроенное в крыло guattrocento palazzo [59] Дворец XV века (ит.). , часть стен которого в свою очередь состояла из замшелых камней какой-то явно дохристианской постройки. Поначалу Ганс усомнился, что адрес верен. Он взбирался по стольким винтовым лестницам, что, естественно, взирал с каким-то недоверием на эту режущую глаз современность. Но потом одумался.

Учреждение представляло собой пароходство, именуемое «Компания Монтес и Майер», в испанское название входила немецкая фамилия. Как ни странно, в окне были плакаты с рекламами путешествий, а среди них большая модель пассажирского парохода и маленькая — сухогруза. Ганс пригляделся к ним. Прекрасное белое пассажирское судно, блестящая игрушка, напомнило Гансу о детстве. Видимо, от него пахло лаком. Ганс присел, чтобы разглядеть его с близкого расстояния. Мастер вставил настоящие стекла даже в самые труднодоступные иллюминаторы, система тонких канатов была точной до мельчайших деталей. Масштабу соответствовали даже палубные доски. Ганс взглянул на нос. Судно представляло собой пароход «Президент Падилья Лопес» из Буэнос-Айреса.

Он поглядел на грузовое судно. Далеко не столь красивое, однако более проникнутое морским духом, более романтичное. Высокая дымовая труба с яркими красными и желтыми полосами обладала несколько трогательным достоинством знаменитости, тягостно переживающей отход от дел. Этой трубе было позволительно брюзжать, бросать укоры современным приземистым, скромным трубам; она была почтенного возраста, обладала авторитетом. Судно было приписано к Барселоне и называлось «Фернандо По».