Милош Крно - Лавина

— Коммунистов это не будет интересовать, — сердито рубил воздух рукой доктор. — Советую вам как друг. Вы или войдете в революционный комитет, или, по крайней мере, будете со мной встречаться и, если будет нужно, оказывать партизанам финансовую поддержку… Если мы не сядем с ними за один стол, — он намеренно преувеличил, — то они нас всех перевешают.

Газдик зажмурился. Ему показалось, что к нему движутся обросшие мужики, ободранные, с ружьями и ножами в руках. Старый Приесол показывает на него: фашист! Нет, он должен призадуматься, ведь коллаборационистам угрожают и из Лондона. Но какой же он коллаборационист? Ну, был он глинковским функционером, продавал доски, и в Германию продавал, но ведь это торговля, а не политика. Если бы он был депутатом, а то местный функционер — смехота… Ну ладно уж, он согласен, вот и нотариус постоянно повторяет: «Черт не дремлет». Еще в тридцать восьмом, когда была мобилизация, он боялся, что большевики придут республике на помощь, и повел себя разумно: принял обратно на работу коммуниста Сохора, как только его выпустили из тюрьмы. Он взял его, надеясь в душе, что Сохор будет защищать его перед русскими. С тех пор он забыл об осторожности. Да, в этом его ошибка. Живется ему, не сглазить бы, хорошо, но эти слова нотариуса «Черт не дремлет» следует все время помнить. Он должен проявить решительность.

Возможность отделаться деньгами от участия в этом докторском подполье пришлась ему по вкусу. Можно позволить себе время от времени сыграть с ним в преферанс.

Вот именно, чего бояться, какой в этом риск? За это его никто не упрекнет, даже сам декан [7] Старший священник (у католиков). — Прим. ред. .

Он ухватился обеими руками за эту вторую возможность, предложенную ему доктором, и с готовностью согласился:

— Ну, конечно, в денежной помощи я приму посильное участие, если это сделает и Захар. Ну, а со всем остальным надо бы нам, господа, еще подождать.

Толстяк Густо Блашкович, который делал вид, будто его все это не касается, будто речь идет только о Газдике, открыл свои водянистые глаза. Бесстрастным голосом, словно желая показать, что ему ни до чего нет дела, что все отшумит безболезненно, раз уж должно отшуметь, он посоветовал друзьям:

— И в самом деле, лучше всего подождать. Ну а с Захаром нам надо бы…

Доктор Главач вскочил с кресла и взволнованно воскликнул:

— Подождать? Чего вы собираетесь ждать? Когда русские появятся у вас на огороде? Когда вам дуло приставят к спине? Тогда вы пожелаете начать? — Он снова опустился в кресло и прибавил по-венгерски: — Most vagy sòha! [8] Сейчас или никогда! (венг.) — Ему на язык попал табак из сигареты. Выплюнув его в носовой платок, он продолжал: — Венгров я ненавижу, по пословицы у них хорошие. Да, господа, дело обстоит так: сейчас или никогда!

Блашкович тоже начал рассуждать так же, как тогда, когда уничтожали республику и глинковцы спешили занять теплые местечки. Он занимал пост старосты до тридцать девятого года, хотя и не претендовал на эту высокую должность и был всего лишь подставным лицом Ондрея Захара и земельного магната Линцени. Ну а в Словацком государстве [9] Так называли фашисты Словакию, где захватили в 1938 г. власть после насильственного расчленения Чехословакии. — Прим. ред. он стал заместителем старосты.

Нет, ничего не изменится и в том случае, если придут русские. Блашкович даже не представлял, что в его однообразной жизни могут произойти какие-то изменения. Почему же он должен сейчас беспокоиться, почему?

Нотариус понял, что, как должностное лицо, он будет зависеть от государства. Он хорошо понял это, когда доктор Главач сказал, что, как врач и ничем не скомпрометировавший себя чехословак, он мог бы и не вести подпольную работу, но делает это только как патриот, а вот все другие должны были бы заняться ею в своих же собственных интересах.

— Все было бы хорошо, пан доктор, но ведь не можем мы сами создать этот революционный национальный комитет? Значит, мы должны действовать заодно с Газухой? Я думаю, что нам следует больше ориентироваться на наших людей в Лондоне, а на Россию не обращать внимания.

— Директивы у нас ясные, — сказал доктор, четко произнося слова по слогам, — надо идти вместе с коммунистами, ну а потом… А потом будут выборы, — махнул он рукой, — и так далее, и так далее. Что же касается меня, то я не побоялся бы и ориентации на Россию, — старательно повторил он высказывание Жабки.

Аргументы врача были вескими, и господа согласно закивали головами. Договорились, что Газдик и Блашкович выйдут из партии, а доктор с нотариусом попросятся к коммунистам в революционный национальный комитет. Кроме того, Главачу поручили поговорить с Ондреем Захаром, чтобы выяснить, могут ли они рассчитывать по крайней мере на какую-то финансовую помощь.

Разошлись поздно, в одиннадцать часов. Врач с нотариусом уходили улыбаясь. Газдик был несколько обеспокоен, но полностью смирился с предложенной формой подпольной деятельности. Только Блашкович грустил. Он едва волочил опухшие ноги, опираясь на палочку. Почему люди всегда его морочат? Почему постоянно кто-нибудь вмешивается в его жизнь? Почему он не может остаться на своем месте заместителя старосты и почему ему не хотят позволить потихоньку, безболезненно, раз уж до этого дошло, обменять партийный билет ГСЛС на билет аграрной партии или, если уж это необходимо, то и на билет коммунистической партии?

Он остался стоять посреди улицы, опершись на свою палочку, а из его горла вырвался жалостный стон. Что-то коснулось его колена. На внешние раздражители он реагировал обычно медленно, с опозданием. Так и теперь, сначала он зевнул, а уж потом посмотрел: у его ног вертела хвостом собака. Она пришла встречать его, хотя была уже старой, хромой на заднюю лапу и слепой на один глаз, Блашкович с жалостью посмотрел на нее, потом погладил по голове и прогнусавил:

— Не дают нам с тобой покоя…

Он отошел на тротуар. По улице шла группа молодых людей, человек десять. Два солдата в гражданских шапках несли за спинами винтовки. В свете луны он видел их лица: солдаты были молодые, не старше двадцати лет. Высокий, худой парень, заметив глядящего на них Блашковича, подошел и плюнул в него.

— Ну, что; недорезанный коллаборационист? — закричал он и с хохотом побежал догонять товарищей. — Двигайте, чтобы он нас не схватил…

Блашкович опустил глаза и потащился дальше. Он не возмутился, только подумал, почему эти молодые люди такие дерзкие. Какой же он недорезанный коллаборационист? Сопляк, а еще плюется. Хорошо, что не в лицо ему. Издевается над старым человеком.

Только когда он дошел до ворот, из-под которых в нос ударил знакомый, приятный запах навозной жижи, ему вдруг пришло в голову: ведь доктор говорил о партизанах!