Гюнтер Прин - Командир подлодки. Стальные волки вермахта

Молодой мальчишка с сигаретой, болтающейся в углу рта, пошатываясь, вошел в кубрик и с любопытством уставился на меня:

– Ты откуда взялся?

– Я принят матросом.

– А-а, – ответил он без интереса.

– А ты? – спросил я.

– Я здесь юнга.

– Не может быть, – сказал я, припомнив, как меня приняли на «Гамбурге», когда я сам был юнгой. – Скажи, ты думаешь, что можешь запросто болтать с матросами?

Слегка наклонившись, он наблюдал, как я распаковываюсь.

– Конечно.

– Но не со мной, понял? Когда я был юнгой, я должен был уважать матросов.

Он вынул сигарету и уставился на меня в изумлении. Затем повернулся, выскочил из кубрика, закукарекав, как петух, и побежал на корму в своих скрипучих башмаках.

Через полчаса позвали есть, и я пошел в столовую, маленькую комнату со скамьями вдоль стен и узким столом в середине. Четырнадцать взрослых людей ели без удовольствия, втягивая бульон через зубы. Юнга сидел среди них. Я плечом раздвинул двоих. Когда я сел, огромный матрос в рубашке с короткими рукавами поднял голову.

– А, новый матрос, – сказал он, продолжая шумно есть.

Юнга хихикнул.

Я внимательно посмотрел на матроса. Он выглядел грубым, с широким лицом, бровями, нависшими над маленькими, глубоко посаженными глазами, зубами как у волка. В открытом вороте рубашки виднелась татуировка мачты корабля, а на волосатом предплечье картинка, изображающая мужчину и женщину. Они двигались, когда он шевелил рукой. Это был Мэйланд, бич, державший в повиновении всю команду.

– Откуда ты взялся? – спросил мой сосед, низенький человек с лицом как сушеный абрикос.

– С парусника «Гамбург».

– Думаю, работаешь за паршивое удостоверение?

Внезапно все подняли головы и уставились на меня. Я понял, к чему клонил перевозчик. Ясно, что человек, работающий за удостоверение мастера, не может быть популярен на борту.

– Да, – ответил я.

Все продолжали молча есть, но теперь я чувствовал враждебность.

Когда я выходил после обеда, бич схватил меня за руку.

– Слушай, ты, дерьмо, нам тут не нужна шишка на ровном месте. Мы все писаем в один горшок, понял? – Не дожидаясь ответа, он, башня из мяса и костей, оттолкнул меня.

Неделей позже с началом плавания началась и изнуряющая ежедневная рутина: вычистить и отбить ржавчину, отбить ржавчину и вычистить.

Когда мы заканчивали чистить корму, нос был уже снова грязный. Ржавчина появлялась везде: на трубе, на носу, на всех механизмах, как плесень на хлебе. Мы отбивали ее молотком и отскребали скребком. Потом терли проволочной щеткой, покрывали олифой, потом суриком, наконец, красили. Это продолжалось с утра до ночи: скрести, олифить, покрывать суриком, краской. Вы чувствовали себя не моряком, а подсобным рабочим на огромном заводе, плывущем по морю. Но когда я должен был нести вахту у штурвала или сигнальщиком, я был счастлив. Это, по крайней мере, работа моряка.

Однажды я стоял на коленях перед трубой, счищая краску и толстый слой ржавчины, когда позади прозвучал голос Мэйланда:

– Задница трудится, а?

Я не хотел связываться с этим головорезом, ничего не сказал и продолжал работать.

– Не хочешь разговаривать? Ладно, но хорошенько выслушай меня. Ты можешь ползать перед подонками с мостика. Меня это не беспокоит. – Он сплюнул мне под ноги. – Лижи их задницы, если хочешь. Это твой способ получить проклятое удостоверение.

Я почувствовал, что кровь во мне закипела, но держал себя под контролем. Я повернулся и посмотрел на него. Он ухмыльнулся.

– Ну, – сказал я, – высказывайся. – Я встал с молотком в руках.

– Ты ходил в колледж, грязная скотина. И это вся разница между нами. Но ты злишь меня, и вот почему. – Он снова сплюнул. – Первый помощник сказал мне: «Прин работает лучше, чем ты. Пошевеливайся! Двигайся побыстрее!» Какая наглость! Хотел бы я видеть, как он сам это сделает. Прин то, Прин се, ах, ах. – Он опять плюнул на палубу.

Я промолчал, и он продолжал:

– Я работаю. Они не могут без таких, как я, а я не собираюсь надрывать кишки, хоть тебе, может, это и нравится.

Я решил побороть его грубость вежливостью:

– Теперь послушай меня. Легко злоупотреблять и обманывать. И откровенно говоря, Мэйланд, если ты делаешь меньше меня, ты обманываешь, потому что должен делать больше. Ты старше, опытнее, да и получаешь больше. Так не моя вина, если тебя начинают погонять.

Он опять сплюнул, тупо посмотрел на меня, повернулся и, ссутулившись, пошел, бормоча:

– Наглый козел. Хочет удостоверение. Я тебе дам такое удостоверение…

Плавание проходило без приключений, пока мы не подошли к Аду. Это название дано тропической части Южной Америки, где температура в тени поднимается до 40 градусов. Мы работали днем и ночью, разгружая и нагружая, иногда в четырех портах в день. Работали все, свободных не было. Я мало кого из команды видел, потому что в получасовой перерыв мы, как мешки, валились в койки и спали не раздеваясь.

Однажды ночью в Сан-Антонио я был назначен на вахту у трюма, в то время как другие отправились на берег пить. Я был бы рад пойти с ними. Трюм был освещен ярким светом дуговых ламп. Коричневые грузчики, чьи спины блестели от пота, разгружали ящики с вином из Лексоза. Это были проворные плуты, и я должен был следить, чтобы они не скрылись в темноте с другими товарами. Трюм выглядел как склад самых разных товаров. Ватерклозеты и изображения святых, лезвия бритв и инструменты плотника – все перемешано вместе.

В полночь во время перерыва грузчики уселись внизу на набережной, а я пошел на палубу, где было спокойно и прохладно. Город поднимался на холме, мерцая тысячами огней. Он выглядел как искрящаяся волна, простирающаяся до возвышающихся Анд.

Шум возвращающейся команды донесся с набережной. Все они хорошо набрались и покачивались на шторм-трапе, поднимаясь на палубу. Бич Мэйланд шел впереди. Наклонившись ко мне, он ядовито спросил:

– Снова на вахте? Снова лижешь задницы? Ты сопливый подонок!

– Сам подонок, – ответил я.

Минуту он колебался, глядя как полоумный.

– Что ты сказал? – прорычал он.

– То же, что и ты.

Он глубоко вдохнул. Мы стояли лицом к лицу, остальные окружили нас враждебным кольцом. В смутном свете палубных ламп я не различал их лиц. С носа приближался третий помощник.

– Приходи на корму, я выколочу из тебя дурь, выпущу кишки, – пробормотал Мэйланд, поворачиваясь, чтобы уйти. Остальные пошли за ним.

Я знал, что рано или поздно придется подраться, и решил, что приму его вызов здесь и сейчас. Когда я пришел на корму, я вынужден был прокладывать себе дорогу, как боксер, идущий на ринг. Люди стояли в тесном проходе между столовой и палубой, которая, по-видимому, была оставлена для зрителей, чтобы они могли видеть через открытую дверь кубрика. В кубрике было только два человека: на койке спал Мартенс, а в середине стоял бич, играя мышцами. Я подошел к койке, снял куртку, повесил на вешалку. Затем мы повернулись друг к другу.