Анатолий Маркуша - Нет

— Какой из себя?

— Молодой, симпатичный, очень вежливый… Румяный…

— Блыш?

— Да-да-да.

— И что?

— Ничего. Сказал, навестить тебя хотел. Сестрица твоя прислала письмо на двенадцати страницах. Обижается, почему я к ней не переехала на то время, что ты был у моря, и, как всегда, ревнует…

Мать стала подробно рассказывать про сестру Виктора Михайловича, про ее письмо, про всякие жизненные затруднения, но Хабаров слушал не очень внимательно, все время поглядывал на телефон.

— Ты ждешь звонка, Витя?

— Нет. Я думаю: звонить или не звонить?..

— Если человека терзает какой-то вопрос, — сказала мать, — лучше: этот вопрос задать. Пусть тебя не устроит ответ, но ты снимешь лишнюю нагрузку с психики…

— Да? Это научно? Или это самодеятельная психология?

— Это серьезно, это подтверждается опытом.

Виктор Михайлович набрал номер. Мать хотела было выйти из комнаты, но он удержал ее взглядом.

— Вадим Сергеевич? Докладываю: Хабаров прибыл по вашему указанию. Здравствуйте… Спасибо, хорошо, очень даже хорошо… Что значит, как сумел? Зайцем прилетел, без билета… Правда… Не имей сто рублей, а имей одного друга — командира корабля и вашу телеграмму в кармане…

Анна Мироновна видела, как оживился сын, и, хотя она понятия не имела, что сообщает ему Вадим Сергеевич, радовалась — у Вити все хорошо!

А Вадим Сергеевич между тем говорил Хабарову, что гидравлическую систему управления смонтировали на тридцатке. Машину облетал Володин. Двигатели Бокун гоняет на тридцать второй. Пока еще налетал мало, судить о чем-либо рано, но отказов не было. Летающая лаборатория скоро выйдет…

— Ну, а сроки наверху нам установили? — спросил Хабаров.

— Да. Шесть месяцев дали и предупредили: это за все про все, отсрочек не будет.

— Шесть месяцев не шесть дней, жить можно.

— Мне кажется, что вы вернулись в хорошем настроении, Виктор Михайлович?

— Да. В хорошем. Вы недовольны?

— Почему недоволен, я очень доволен и надеюсь вас завтра с утра увидеть.

— Конечно. Свидание номер один, Вадим Сергеевич. Под часами на проходной в восемь сорок пять, идет?..

Хабаров набрал еще один номер телефона.

— Квартира генерала Бородина? Евгения Николаевича можно? Хабаров. Спасибо.

И сразу же услышал низкий раскатистый голос:

— Привет, Виктор Михайлович! Как нельзя более кстати, просто по заказу… Я тебя в приказ уже вставил, но хотел все-таки согласовать… Комиссию для приема на курсы испытателей мы составили. Ты будешь моим заместителем, есть? Тебе поручается проверка техники пилотирования и вообще вся летная часть дела, а мне — бумаги и прочее. Не возражаешь?

— Какие же могут быть возражения, раз вы уже приказ отдали? Мое дело отвечать: «Слушаюсь!» — и исполнять…

— Что-то ты больно дисциплинированным стал, с чего бы?

— Я всегда таким был, Евгений Николаевич. И если кто-нибудь вам доложит, будто я нарушитель, не верьте, никому не верьте.

— Ладно. Уговорил, не поверю. А ты чего звонил?

— Хотел спросить: старший лейтенант Блыш у вас был?

— Был.

— Какое впечатление?

— Ничего. Главным образом положительное. Грамотный вроде. Документы принес подходящие. Только… только какой-то он больно тихий.

— Тихий?! Да это он прикидывался, понравиться вам старался. Ничего себе тихий!

— Тогда скажи своему Блышу, что очень уж тихих я не люблю. Мне нахальные больше нравятся. Не разгильдяи, а так — нахалы в норме, вроде тебя. Я имею в виду не теперешнего Хабарова, а того молодого, начинающего.

— Благодарю вас, Евгений Николаевич, наконец-то узнал свою настоящую цену. Значит, нахал в норме. Ну что ж — это приятно…

Прошло не более часа, как Виктор. Михайлович вернулся домой. Он был уже в деле и чувствовал, как приятно, властно, покоряюще его захватывает темп будничной жизни. Совсем недавно он загорал на беззаботном пляжном побережье Черного моря, и вот все в сторону — и море, и горы, и монотонный шелест гальки, и назойливую музыку прогулочных пароходиков; все в сторону. В памяти мелькнуло лицо Риты. Доброе, чуточку жалкое лицо. Таким оно было в последний момент. Все. Все. Риту тоже в сторону…

Виктор Михайлович связался с начлетом. Федор Павлович сказал, что без него все шло хорошо, неприятностей, слава богу, никаких (не было. Еще он пообещал Хабарову сюрприз, «но не по телефону», сказал, что со Збарским вопрос ясен — переводят к Игнатьеву.

— Как он к этому отнесся? — спросил Хабаров.

— От должности начальника летной части отказался, хотя Игнатьев его уговаривал.

— Странно, — сказал Виктор Михайлович, — ему бы начлетом в самый раз.

— Это ты так думаешь, а Збарский рассудил иначе — сказал: «Летать рожденный не должен ползать», и уперся. Правда, по деликатности он это не мне, а в министерстве сказал. Идет летчиком-испытателем в отряд к Рабиновичу.

Потом Хабаров позвонил жене штурмана. Узнал: Вадим пишет довольно часто, чувствует себя вполне прилично. Все ждал, что Хабаров к нему заедет, наведается, но теперь — это уже ясно — не дождется. А курорт ругает: «Инвалидный комбинат. Сбор слепых и нищих. Только из великой преданности идее здесь можно выдержать больше пяти дней». Последнюю фразу жена штурмана процитировала по письму Орлова. Цитата была настолько в духе Вадима, что Хабаров даже хохотнул, хотя ничего смешного в этих словах не содержалось.

Набирая темп, Виктор Михайлович сбегал еще в гараж. Прогнал мотор в застоявшейся машине, подкачал скаты, проверил тормоза. Поглядел на часы и, решив, что успеет, поехал в магазин подписных изданий. Надо было выкупить очередные тома Толстого, Голсуорси, Детской энциклопедии (энциклопедию он выписывал для Андрюшки. Говорил: «Беру на вырост»).

Поздно вечером пришел инженер. Василий Акимович съездил на две недели порыбачить, вернулся и доживал отпуск дома. Возился с ремонтом. Вид у него был далеко не мажорный. Поговорили о том, о сем, потом Хабаров сказал:

— А ты мне не нравишься, Акимыч.

— Тебе — ладно. Я сам себе не нравлюсь.

— Чего?

— Задумываться стал. Ложусь — думаю, встаю — хожу — думаю, водочку кушаю — все равно думаю думать.

— О чем же ты думаешь, Акимыч?

— Не верю я в вину Углова. Взлетел он нормально, в набор перешел нормально. Потом что-то с управлением у него не заладилось… Что — я не успел понять… И тут двигатели… Он скомандовал нам прыгать и потянулся вверх. Высотой нас обеспечивал… В чем же его вина?

— Мою точку зрения ты знаешь, Акимыч: лететь не надо было. Торопиться не следовало…

— Согласен — ты оказался прав, но все равно не о вине Углова говорить надо, об ошибке.

— Как сказать. Если человек очень уж рвется совершить ошибку, настаивает на своем праве, ошибка автоматически переходит в вину. Но теперь это не главное. Вина, ошибка — какая разница? Бумаги сгниют в архивах, никто к ним больше никогда не возвратится, значит, надо смотреть в корень. Суть искать. Согласен?