Николай Ляшенко - Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера

«Какой он красивый!»

Выйдя на возвышенность, мы продолжали идти по ровной местности. Редкий еловый лес кончался где-то впереди, метров через триста-четыреста. Вдруг, слышим, справа неподалеку раздался сухой треск, похожий на взрыв капсюля, и вслед жалобный полудетский крик. Выхватив пистолет и поставив его на боевой взвод, я кинулся бежать на крик, второпях не подумав, что это могла быть хитроумная ловушка вражеской разведки. Ченов бежал рядом, сняв с плеча винтовку и на ходу освобождая ее от промасленных тряпок.

Подскочив к невысокой ели, мы увидели, как еще мало похожий на солдата мальчишка ссаживал с дерева такого же молоденького бойца. Тот, который спускался, плакал и ругался, обзывая за что-то своего товарища дураком, а тот, который помогал, почему-то был бледен, страшно испуган и весь в крови. Не вдаваясь в расспросы и выяснения, мы помогли спуститься плачущему и тут же перевязали обоих раненых. Как выяснилось, оба они были 1925 года рождения, после непродолжительного обучения в Боровичах недавно прибыли на фронт. Оба были связистами, а здесь тянули или ремонтировали линию связи, идущую от штаба дивизии на Черницы. Через поляны они линию подвешивали на шестах, а в лесу закрепляли ее прямо на деревьях, для чего лазали на них поочередно. Роста они были почти одинакового, но тот, которого сняли с дерева, был немного покрепче своего товарища и, по-видимому, командовал своим другом. Но попало, кажется, одинаково — что командующему, что подчиненному.

— Ленька полез на дерево, — рассказывал подчиненный, — а я подавал ему гвозди, изоляторы и другое, а когда делать было нечего, я потихоньку вбивал в дерево вот эту штучку, — он поднял с земли и показал нам снаряд от 20-мм авиапушки, их почему-то валялось здесь очень много, — Ату я не хотел забивать, так просто взял, чтобы руки зря не висели. И вдруг она как рванет! Чего она взорвалась? Не знаю...

— Дура! — не выдержав, включился в разговор Ченов. — Ведь это же снаряд от пушки, которую на самолетах устанавливают.

Широко открыв глаза, солдатик с нескрываемым удивлением смотрел то на нас, то на снарядик, а затем, вертя его в правой руке и по-детски улыбаясь, вдруг проговорил:

— Какой он красивый!

— Вот те и красивый, — с иронией сказал Ченов. — Смотри, паря, на фронте много всяких «красивых» штучек, да вот беда: все они либо стреляют, либо взрываются. Даже детские игрушки и те взрываются. Вот что, паря, тебе надобно знать.

Но солдат, похоже, все еще не верил, что в руках у него действительно снаряд. Продолжая его внимательно рассматривать, он с удивлением произнес:

— Какой же это снаряд в палец толщиной?

— И вот этот снарядик «в палец толщиной» вывел из строя двух воинов, оторвав два пальца на левой руке забивавшему его в дерево и отрубив ему кончик носа, а сидевшему на дереве вогнал несколько осколков в ступню правой ноги и в мягкое место.

Чувствуя себя виновником происшествия и не ощущая пока, видимо от шока, особой боли своих ран, а может быть, вообще был более мужественным, солдат, забивавший снаряд молотком в дерево, не плакал и даже не подавал вида, что ему больно. Тот же, которого сняли с дерева, все время горько, по-детски, плакал, обливаясь слезами.

— Ну-ну, будя! Разревелся, как в зыбке! — строго прикрикнул на него Ченов и заботливо спросил: — Как идти-то дальше будете, ведь мы-то уйдем?

Оба солдата забеспокоились. В самом деле, один из них идти не может, а до штаба дивизии 18—20 километров. До Черниц значительно ближе, но там нет медсанбата, да и все равно придется возвращаться на КП дивизии. Солдаты сидели на траве и вслух рассуждали, как быть, хотя сумка с телефонным аппаратом лежала рядом с ними. Видя такую растерянность, я попросил их подсоединиться к линии и вызвать мне комиссара батальона связи. Поддерживая один другого и с помощью Ченова солдаты быстро подключились к линии и вызвали комиссара. Коротко передав историю происшествия, я попросил комиссара прислать какой-нибудь транспорт за ранеными, так как один из них ранен в ногу и идти совершенно не может. Комиссар пообещал немедленно послать машину. Услышав это, оба солдата заметно повеселели и на прощание искренне благодарили нас за помощь.

Выйдя снова на дорогу, мы шли некоторое время молча, переживая каждый по-своему это происшествие. Хотя оно было и не особенно трагичным, но в таких случаях до трагедии очень недалеко: а попади осколок не в нос, а в глаз или в висок?..

— Детишки! Все бы им играть! — вдруг проговорил Ченов как бы в пространство.

Взглянув на него, я понял, что он как-то особенно переживает случившееся.

— Да, молодежь, — согласился я. — Жалко ребят.

— Вот такой же пострел и у меня где-то воюет. Долго ли до беды?.. — с заметным беспокойством произнес Ченов.

«Охота»

Солнце стояло в зените, жгло нещадно. Земля так накалилась, что это ощущалось даже сквозь сапоги. Жажда делалась все сильнее, и, хотя время обеда уже прошло, но пить хотелось еще больше, чем есть. Мы снова заспешили, словно боясь опоздать к обеду на сенокосный табор. У ручья дорога свернула и пошла вниз, к Волхову.

— Где-то здесь, на пересечении дороги с ручьем, пулеметчик и подстреливает наших почти каждый день, — объяснил я Ченову и хотел было идти вниз, по дороге.

— Погоди, товарищ батальонный комиссар, — вдруг остановил меня снайпер и деловито добавил: — Дальше не пойдем. Надо малость пообедать, а потом осмотреться.

Возражать не стоило, так как я у Ченова был всего лишь проводником, он — главное лицо, да и упоминание об обеде пробудило голод. Спустившись к ручью, мы перво-наперво умылись чистой холодной родниковой водой, потом, устроившись поудобнее у самой воды, плотно пообедали сухим пайком, и за обедом я подробно объяснил Ченову, где примерно следует искать немецкого пулеметчика. Покурив, мы разом поднялись.

— А ты куда, товарищ комиссар? — остановил меня Ченов.

— Как куда? С вами!

— Нет, товарищ батальонный комиссар, вы бы лучше не ходили, теперь уж я и сам его разыщу, а то не ровен час...

— Ничего, ничего, вы за меня не беспокойтесь, — успокоил я снайпера.

— Ну, глядите сами, — смущенно отступал Ченов, — дело-то небезопасное.

— Пошли, пошли, — поторопил я.

Мы спустились в низину, где ручей разделялся на несколько рукавов и, петляя между кустов, все ближе подходил к реке. Здесь наш берег опускался до уровня противоположного, от наблюдения противника нас защищали только кусты, и шли мы уже очень осторожно. Пробираясь среди небольших деревьев и кустарников, Ченов, словно кошка, бесшумно, ловко и гибко нырял, не задевая веток, а меня то и дело предупреждал:

— Товарищ комиссар, ты не хватайся за ветки, не шевели.