Генрих Гофман - Самолет подбит над целью

— Лейтенант Карлов!

Из строя вышел круглолицый улыбающийся летчик. Правый, будто прищуренный глаз Карлова был несколько меньше левого. Казалось, он улыбался лишь одной половиной лица.

— Сержант Долаберидзе!

Долаберидзе вразвалку последовал за Карловым.

Майор назвал еще три фамилии, и еще три летчика перешли из строя к группе Бахтина. Это были лейтенант Опалев, сержант Дубенко и сержант Дагаев.

— Вот, по-моему, все, — доложил Емельянов полковнику.

— Ну что ж, семь таких орлов не уступят двум десяткам фашистских асов. Семеркой и полетите, — решил командир дивизии. — Прикрывать вас будут девять истребителей Як-1 двести тридцать шестого истребительного полка. А сейчас отправляйтесь на командный пункт прокладывать маршрут полета. Остальных, Емельянов, можете распустить. На сегодня — отбой.

Семь летчиков, придерживая болтающиеся сзади планшеты с картами, пошли к командному пункту. Проходя в низкую дверь землянки, каждый пригибал голову, оберегая распластанные поверх шлемофонов летные очки.

Остальные летчики, обгоняя друг друга, побежали к стоявшему у штабной землянки автобусу. Под их унтами поскрипывал смерзшийся снег,

— Как настроение народа? — спросил командир дивизии у Емельянова, когда они остались вдвоем.

— Хорошо дерутся, товарищ полковник. Я вам еще не докладывал: сегодня звено капитана Доброхотова встретило большую группу транспортных «юнкерсов». Тех прикрывали «мессершмитты», да наши истребители связали «мессеров» боем. А мои ребята врезались в строй немцев, и каждый сбил по два-три самолета. Старший лейтенант Ольховенко лично четыре «юнкерса» сбил. А потом, раненный в руку, в спину и в голову, привел подбитый штурмовик на свой аэродром.

— Ну и орел! — восхищенно произнес Рубанов.

— Послушайте дальше! Шасси у самолета были перебиты, поэтому посадку Ольховенко произвел на «живот». Вылез окровавленный из кабины да как замахнется гранатой на подбегающих людей, кричит: «Не подходи, гады!» Думал, что на территории противника сел... Если бы не потерял сознание — швырнул бы, чего доброго, гранату в своих же механиков. Сейчас в госпитале лежит. Врач говорит — будет жить.

— Да... А откуда у него граната взялась?

— У нас многие берут в полет гранаты. А то еще и автомат прихватят — на всякий случай.

Рубанов тихо проговорил:

— Представьте его к награде.

— Слушаюсь!

Они направились к самолету командира дивизии, уточняя план предстоящей операции.

Солнце уже наполовину скрылось за обагренным горизонтом, когда штурмовик командира дивизии, стремительно набрав скорость, оторвался от земли и плавно убрал под себя шасси.

Емельянов вернулся на командный пункт. Летчики группы Бахтина, проложив маршрут, складывали карты.

— Все продумали? — обратился к ним командир полка. — Учтите, аэродром Сальск прикрывается трехслойным зенитным огнем, да и «мессеров» там достаточно.

— А мы сейчас к нашим зенитчикам пойдем. Выведаем, когда им труднее вести огонь по самолетам. Тогда ясно будет, как лучше построить заход на цель, — решил капитан Бахтин.

После ужина капитан Бахтин, лейтенант Карлов и сержант Долаберидзе вместе вышли из столовой. Вместе направились по темной улице станицы Барабанщиков в свои общежития. Неполный месяц тускло освещал домишки с наглухо занавешанными окнами. Дым из печных труб медленно струился вверх и, растекаясь где-то на высоте, туманил звездное небо. Крепкий мороз предвещал хорошую летную погоду.

Летчики шли молча. Они уже свернули на тропинку, которая вела к общежитию напрямик, через развалины домов и груды щебня, когда Карлов неожиданно спросил у Бахтина:

— Иван Павлович, вы летали сегодня над Сталинградом?

— Летал, — ответил Бахтин. — А что?

— Да вот идем мы сейчас по развалинам, и представился мне Сталинград. Я тоже вел сегодня эскадрилью над городом. А ведь от города одно название осталось. Здесь, в станице, хоть половина хат уцелела. А там? Горы битого кирпича, да кое-где одинокие стены... Огромная рана на земле... А я бывал в Сталинграде до войны...

— Знаешь, Георгий, — нескоро ответил Бахтин, — мне кажется, эти уцелевшие стены стоят на земле как памятники. Да, да, именно памятники величия, стойкости. Ведь сколько бомб и снарядов обрушил врат на город, а он выстоял... Кончится война, снова отстроят Сталинград. Но я бы такую полуразрушенную стену оставил в центре будущего города. Пусть напоминает она детям, как отстаивали мы свою землю. — Бахтин взглянул на Карлова. — Еще хочется мне, чтобы ни один фашист не удрал из Сталинграда, хочется заставить пленных гитлеровских солдат отстроить то, что они разрушили... И чем больше уничтожим мы завтра «юнкерсов», тем быстрее задохнется армия Паулюса.

— Эх и влупым завтра фашистским летчикам! — воскликнул Долаберидзе, подкручивая свои черные усики.

Он поскользнулся и тяжело навалился на Бахтина.

— Ну и медведь же ты, Долаберидзе, — еле удержавшись на ногах, сказал тот.

Вместе с Карловым они рассмеялись.

— Я тебя, как отца родного, люблю, а ты мэдведем называл, — надулся Долаберидзе.

— Да ты что? Никак обиделся? — удивился Бахтин. — Брось, я же тебя тоже люблю, — и он, встав на цыпочки, обнял своего обидчивого друга.

Они уже подошли к общежитию, где жил лейтенант Карлов. Бахтину и Долаберидзе нужно было идти дальше.

— Пойдем к нам, — пригласил Карлов товарищей. — Я вам на баяне поиграю.

— Нет, Георгий, надо отдохнуть перед вылетом, — отказался Бахтин.

— Да, жалко рано вставать нада, а то пошел бы. Хорошо, Георгий, играешь, — Долаберидзе восторженно хлопнул его по плечу. — Ну, пойдем, варабэй адиннадцать, — обратился он к Бахтину.

Друзья улыбнулись. «Воробей одиннадцать»— был позывной капитана. Во время полета в наушниках часто можно было слышать торопливую скороговорку: «Я воробей одиннадцать. Как меня слышите? Прием». И летчики в шутку прозвали так Бахтина.

Попрощавшись с друзьями, Карлов вошел в общежитие. Это была большая деревенская хата с низким потолком. Ярко горели три керосиновые лампы «летучая мышь». У стен тянулись дощатые нары, на которых бугрились аккуратно заправленные тюфяки. За длинным столом сидели несколько человек. Двое играли в шахматы; другие «забивали козла» и при этом с такой силой стучали костяшками, что на шахматной доске подскакивали фигуры; кто-то, пристроив маленькое зеркальце на самом краю стола, брился.

Увидев командира эскадрильи, летчики встали. Это были старые, давно воевавшие воздушные бойцы. Только двое «шахматистов» на днях прибыли в полк из летной школы и считались молодыми. Правда, всем им — и молодым, и старым — едва перевалило за двадцать. Поэтому двадцативосьмилетний Георгий Карлов резко выделялся среди летчиков, своей эскадрильи.