Георгий Свиридов - Стоять до последнего

— Завтра приступим к работе, — сказал Ильинков, — а сегодня устраивайтесь и отдыхайте.

Потом Миклашевского провели вниз, в полуподвальное помещение, откуда распространялся вкусный запах жареного мяса и наваристого бульона. Повар, принимая у Игоря талоны, полюбопытствовал:

— Откуда ты такой доходной, лейтенант?

— Я?.. — переспросил Игорь, глотая слюнки. — Из Ленинграда я…

Повар несколько секунд с любопытством разглядывал Игоря, ничего в ответ не сказал, а, зачерпнув со дна погуще, налил в тарелку по самые края густого горохового супа, похожего на кашу, подбросил туда еще вареного мяса, на второе наложил горку макаронов по-флотски, обильно полив сверху маслом, и все это подал Игорю.

— Ешь, друг, набирайся силенок!..

Вальтер провел «мерседес» по тесной улочке. В пятом от угла доме на четвертом этаже снимала меблированную комнату Марина Рубцова. Впрочем, она и сейчас снимает ее. И живет там. Даже в тот тяжелый субботний день, когда им удалось вывезти в чемодане рацию, Марина вечером возвратилась «домой». Только с той субботы связь с Центром они ведут из другого места, из мансарды бельгийского инженера-химика, дом которого находится неподалеку от Рюпель-канала.

В тот же вечер, едва Марина закончила «разговор» с Москвой, Вальтер устремился на своей машине в город — хотел проверить, как поведет себя тот непонятный автофургон. Но около булочной громоздкого грязно-серого автофургона уже не оказалось. Лишь широкие рубчатые следы у самого тротуара напоминали о том, что здесь находилась крупная машина. И Вальтеру стало ясно — гестаповцы засекли их передатчик, а теперь пытаются запеленговать и установить место, откуда идут позывные в эфир.

«Не надо торопиться с выводами, — сказал тогда Вальтер сам себе, — надо подождать и проверить».

И вот он почти ежедневно приезжал на узкую улицу, похожую на каменное ущелье, и оглядывал ее от начала до конца. И не только ее, а заодно просматривал и все близлежащие улицы и переулки. Однако нигде вокруг не было никаких автофургонов. И понял, что не ошибся в своих предположениях. За ними охотятся. И он впервые почувствовал себя одиноко и страшно в этом чужом ему городе, красивом и хмуром.

Вальтер — впрочем, это было его настоящее имя, данное ему родным отцом, лихим красным командиром, в прошлом рабочим с Пресни, в память своего погибшего под Царицыном друга и комиссара, немца по национальности, — Вальтер Кураков, лейтенант госбезопасности, сейчас ничего другого не желал бы, как очутиться где-нибудь под Москвой, быть в рядах наступающих войск…

Но у него в кармане лежит паспорт на имя Вальтера Лангрена, и московское начальство поручило выполнять боевую задачу. Сведения, которые он получает и передает Марине, а та в свою очередь посылает их в Центр, вся его работа оценивается довольно высоко. Там, на фронте, много храбрых и более опытных лейтенантов, которые легко заменят его, однако здесь его заменить трудно. Он это понимает и знает, что у него, где бы ему ни приходилось быть, пожизненно остается в душе чувство вечной и кровной связи с Родиной, а долг и честь будут всегда законом его сердца и поведения.

Он тоже воюет, но бои здесь совсем иного характера. Противник где-то рядом. Вальтер ни разу не видел его в лицо, того гестаповского офицера, который командует техническими средствами, однако уже по одному автофургону можно смело сказать, что у того на плечах котелок варит. Вальтер так и подумал: «котелок варит».

Новое место для рации тоже небезопасно. Система радиоперехвата у немцев работает четко, это уже не секрет. «Теперь следует ожидать появления автофургона поблизости от Рюпель-канала, — размышлял Вальтер. — Они наверняка уже зафиксировали наши выходы в эфир».

И он не ошибся. Через два сеанса неподалеку от дома инженера-химика уже курсировал грязно-серый автофургон. Вальтер снова перевез рацию на старую квартиру, в комнату на четвертом этаже. Марина, приняв чемодан, старалась быть непринужденно веселой, но по глазам было видно, что она взволнована.

— Пожалуйста, если, конечно, можно, делайте тексты короче, — попросила Рубцова Вальтера. — Чтоб меньше находиться в эфире.

Вальтер ловил в голосе Марины озабоченность. Непонятное чувство тревоги, словно в азартной игре, когда нельзя ни уйти, ни уклониться от очередного хода, а уже играть почти нечем, и выложены главные козыри… И в то же время в нем жила уверенность бегуна, который оторвался на значительную дистанцию от соперника, и эта дистанция пока не сокращается. Но как долго может длиться это «пока»?

Война есть война, фронты бывают разные, а смерть у каждого солдата бывает лишь одна. Разве легче было тем парням, которые также не имели запасных позиций и дрались до последнего, ибо отступать им было некуда — позади находилась Москва. Они вылезали из окопчика под пули и бросались с единственной бутылкой, наполненной огнедышащей жидкостью, на прорвавшиеся танки… У них тоже была лишь одна мысль: стоять до последнего! Пять дней назад никто не верил, что Москва устоит. А теперь весь мир восхищается мужеством русских.

«И нам сейчас важно выстоять, — думал Вальтер, — непременно надо выстоять!»

Лиза Миклашевская шагала быстро. Под валенками приятно похрустывал снежок. Впереди на косом заборе уселась сорока и, поводя хвостом, быстро затараторила: «чихчи-хир… чи-хир… чих-чи-хир!..»

Лиза замедлила шаги, улыбнулась простой длиннохвостой птице. Неделю назад прилетела такая шустрая длиннохвостка во двор и села почти перед оконцем комнаты, где Лиза с сыном Андрюшкой снимает угол. Хозяйка дома Марфа Харитоновна (она топила печь в ту минуту) отложила кусок изрубленной старой шпалы, посмотрела в окно и с открытой грустной завистью сказала:

— Жди письма, Лизуха! Сорока — птица вешая, зазря тараторить не станет.

— Глупости все это, — ответила тогда Лизавета.

— Не глупости, а примета народная. Вот попомнишь мое слово.

Марфа Харитоновна была женщиной крупного сложения, и в свои неполных пятьдесят лет выглядела моложаво. Только поседевшие волосы выдавали ее возраст да свалившееся на ее плечи горе. А поседела она за последнее время буквально на глазах, когда в течение одного месяца получила подряд три похоронки: на мужа и обоих сыновей. Горе не сломило ее, только замкнуло сердце наглухо. Она неделями не уходила с оборонного завода, на котором в конструкторском бюро трудилась и Лизавета. На заводе Марфа Харитоновна возглавляла бригаду грузчиц, таких, как и она, рослых и крепких женщин, выносливых и безотказных. Бригадиршу они называли Марфа-начальница и слушались беспрекословно. Сколько десятков тонн тяжелых артиллерийских снарядов перенесли и погрузили в вагоны ее женские руки! И там, на фронте, бойцы, распаковывая грубо сколоченные деревянные ящики, вынимали маслянистые снаряды, на которых иногда встречались корявые буквы, выведенные наспех мелом: «Гитлеру за Митрия Кузьмича», «Гаду звериному за Василия», «Гитлеру за сына мово Федора»…