Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

На «китайский самовар», траурный банкет, было приглашено человек восемь руководящего состава: два китайца — Джао-Джоу и антикоммунист полковник Джан, Петр Анисимов, Батицкий, Гриша Воробьев и командование двух других эскадрилий. Конечно, присутствовал и я, коль скоро рассказываю об этом, а также Супрун с Костей Коккинаки, которого Степан всюду таскал за собой. Был также Журавлев, профессиональный политработник, не умевший летать, из эскадрильи, которую раньше возглавлял Дайбциев, а сейчас принял его заместитель — Калиниченко. Мне пришлось видеть Петра Анисимова сразу после катастрофы группы ДБ-ЗФ — только двое из них сели на запасных аэродромах, а остальные попадали кто куда, гробя при этом людей. Один из штурманов, например, как выяснилось, погиб при посадке, потому, что находился в носу самолета, когда тот ударился в перегородку рисовых чеков. Ему бы надо уйти из штурманской рубки внутрь самолета. Так вот, Петр Анисимов, чудом оставшийся целым и невредимым при посадке, пять дней добиравшийся до Чунцина, поначалу имел очень грустный вид: исхудавший, даже почерневший, заросший щетиной, морально подавленный и потрясенный. Он с трудом рассказывал о произошедшем, шевеля запекшимися, потрескавшимися губами. На Анисимова сразу накинулись и судьба его теперь висела на волоске. Его обвиняли в том, что он напрасно занял место стрелка-радиста, а не принял на себя руководство группой, выступая в роли мешка с песком и избегая ответственности. Петю сватали на роль «крайнего». Он сам имел вид человека наложившего в штаны и размышляющего, как со всем этим быть.

Конечно, Анисимов должен был вмешаться в руководство группой и не допустить бесполезных поисков цели в непроглядных облаках, во время которых бомбардировщики разбрелись. Когда мы спрашивали об этом Петра, то он объяснял, что собирался вмешаться, но не сумел воспользоваться радиостанцией, которая, будучи установленной на некоторых бомбардировщиках, обладала интересным свойством: перепонки летчика рвались от шумов всего эфира, а команду с самолета, летящего рядом, услышать было невозможно. Потому, повторяю, бедный Анисимов, которого вздрючивали и у посла, и у главного военного советника, имел удрученный вид. Да и не мудрено: все газеты прояпонской ориентации да и, конечно, японские трубили о невиданной победе японских истребителей, сбивших двадцать пять китайских бомбардировщиков. Китайские купцы во время наших посещений Чунцина без конца приставали с вопросами о произошедшем.

«Китайский самовар» выглядел следующим образом: на круглом столе, кроме самого самовара с кипящей водой без верхней крышки, подогреваемого углями, стояли блюда с тонко нарезанным сырым мясом, рыбой и разнообразными овощами. Как выяснилось, нам нужно было зажать между двумя деревянными, а не как обычно, на банкетах, серебряными палочками на цепочках (думаю, что я не единственный человек, пишущий о Китае, упомянул о том, что китайцы едят палочками) цепляя по кусочку, вернее лепестку, мяса, рыбы и овощей, а потом опуская весь этот набор в низенький самовар со снятой крышкой, полный кипящей воды. Весь комплект следовало подержать в самоваре минуту-две и закуска считалась готовой к употреблению. А пить предстояло препротивнейшее кисло-горькое вино, принесенное подогретым в бутылках. Я хлебнул мерзкого вина, пожевал закуску и осмотрелся, куда бы ее выплюнуть. Надо отдать должное китайцам: горечь поражения они сумели передать гастрономическими методами. Вскоре в самоваре образовалась свиная чехарда: все наперебой ловили в нем свои потерянные куски и постепенно развеселились при этом. Боевой дух поднялся даже у Петра Анисимова, который был неплохим парнем и командиром. Но мы совсем повеселели, когда всю китайскую экзотику убрали со стола и, накрыв его белой скатертью, выставили из холодильника несколько бутылок коньяка, нашу водку и разнообразные европейские закуски. Мистер Джан не пытался отнимать у нас бутылки, и после третьей, закусывая коньяк шпротами, мы совсем развеселились. Как раз подошел опоздавший комэск Калиниченко, заменивший Дайбциева, и, стоя у дверей, доложил, что мол, прибыл. Китайский генерал, постоянно разговаривавший с Супруном на английском языке, сообщим, что опоздавшему полагается штрафная. Бой наливал коньяк в большую пиалу под веселый шум компании, требовавшей лить полнее. Как обычно в таких случаях, наш брат не ударил в грязь лицом. Калиниченко выпил граммов четыреста коньяка одним залпом, закусил и сидел себе, как ни в чем не бывало. Уже в конце банкета генерал Джао-Джоу сообщил, что устроить нам прием таким образом, для поднятия боевого духа, ему приказал сам маршал Джамдак китайцы называли Чан-Кай-Ши. Упустил небольшую деталь — мне бы хотелось, чтобы читатель ярче представил себе сам «китайский самовар», в котором мы пытались варить нарезанное ломтиками сырое мясо и прочее продовольствие, держа его на палочках. Самовар был бронзовый и очень старинный. Он стоял на столе на львиных лапах. Генерал Джао-Джоу, прочитал изображенные на самоваре иероглифы, а Супрун перевел. Этому предмету оказалось более тысячи лет. Снаружи самовар весь позеленел.

По-моему, весь фокус китайских неудач был в том, что Чан-Кай-Ши номинально признавался как глава государства, а войска у каждого генерала были свои, входившие в центр лишь в оперативное подчинение. Каждая провинция имела своего генерала, он же одновременно и губернатор. Так что японцы сражались, практически, с китайским ополчением. Это напоминало систему боярского ополчения на ранних этапах русского самодержавия. Как-то мне приходилось видеть такого наместника, приземлившегося на нашем аэродроме Бешеи на крошечном американском самолете «Бичкрафт»: я еще удивлялся, как могут влезть в такую крошечную машину семь человек: сам генерал, жена, двое детей, прислуга-няня и пилот.

Следующая встреча с китайским застольем произошла седьмого ноября 1939 года. Как я надеюсь, вы уже поняли, да и знаете без меня — китайцы — народ тонкий. Им хотелось сделать нам приятное, и вместе с тем не отмечать коммунистический праздник — годовщину Октябрьской Революции. Из этого положения они выходили таким образом: совмещали наши большие государственные праздники со своими, местными, национальными, которых у них было множество. Например, наш день Красной Армии — 23 февраля, легко сочетался с китайским Праздником Цветов.

На седьмое ноября банкет, организованный в свежепостроенном, еще пахнущем известью доме для приемов китайского правительства, был устроен совсем по-другому. В огромном зале параллельно стояло три длиннющих стола, накрытых роскошными скатертями и уставленных дорогими сервизами, которые замыкал перпендикулярный стол, как стол президиума, где сидели наиболее почетные гости и Чан-Кай-Ши с женой. Был президент Китая, пожилой человек с длинной и жидкой бородкой в шикарном, расшитом драконами шелковом халате, по-моему игравший лишь символическую роль при Чан-Кай-Ши, наш посол Панюшкин, сидевший слева от руководителя Гоминдана, что, конечно, было большой честью и признанием роли Советского Союза, несколько видных китайских генералов, адмирал-европеец, одетый в морскую форму, который вел себя очень свободно и раскованно, китайские генералы помельче, рядовые дипломаты из других посольств. На краю громоздилась медведеобразная фигура Павла Федоровича Батицкого.