Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Встреча Саши с Батицким чем-то напоминала знакомство двух быков. Выражение глаз у них оказалось на удивление похожим. Осмотрев Сашу, Батицкий пригласил нас в соседнюю комнату, где стоял большой металлический сейф. «Пиши расписку, что получил триста долларов», — сказал Батицкий Саше.

«А почему триста, ведь у меня взяли пятьсот!», — возмутился Кондратюк.

Батицкий, уже приоткрывший сейф, повернул голову и свирепо глядя на Сашку прогудел: «Ты пиши на триста и будь доволен, что тебе дают. Я у тебя что ли брал эти доллары?» «Никогда в жизни расписок не писал», — упирался Сашка. «Бери, что дают, ты, шляпа, рот раскрыл, тебя и обокрали!», — напирал Батицкий. В конце концов Сашка нацарапал расписку под мою диктовку и мы удалились из особняка главного военного советника.

Случай этот типичен для широких слоев представителей нашего славянского населения: только попробуй протянуть руку индивиду попавшему в беду, как он ее тут же сильно прихватит и попытается тебя утопить вместе с собой. А если ты его все же вытащишь, то будешь обязан кормить до конца своих дней, иначе окажешься виновником всех его бед. Впрочем, Саша Кондратюк поначалу немного успокоился. Но недели через две стал приставать ко мне с вопросами о том, нельзя ли передать товарищу Батицкому Сашино пожелание о возврате оставшихся двухсот долларов?

К тому времени Степа Супрун уже детально проработал наше перемещение на юг. Решающим аргументом стала необходимость сбить крикливый тон вражеской печати, уверявшей, что советские волонтеры большой пользы в небе Китая не приносят — разве что погубили китайскую дальнюю авиацию. Да и захват города Кантона вместе с важнейшей бухтой «Пак-Хой», очень опечалил Чан-Кай-Ши. К началу декабря решение было принято — хватит япошкам гадить в наш борщ, и стало ясно, что встречи с японскими истребителями нам не избежать. На всю подготовку была отведена одна неделя. По китайским дрянным картам мы начали изучать район будущих боевых действий. Для проверки боеготовности к нам приезжал Батицкий к устраивал собеседование с личным составом. Павел Федорович приставал к нам с вопросами о городах Юга Китая, об особенностях тамошней местности. Поскольку мы там не были, то и не могли сообщить ему ничего вразумительного. Да и стоило нам самим начать задавать кое-какие вопросы начальнику штаба, как выяснялось, что и он сам ничего толком сообщить не может. Конкретную информацию не заменишь рыкающим голосом. Должен сказать, что мы вылетали на юг охотно. Все-таки без встречи с вражескими истребителями, по итогам одних погонь за бомбардировщиками, назвать нас боевыми летчиками можно было с некоторой натяжкой. Истребитель до тех пор не настоящий истребитель, пока не истребит себе подобного. А мы их пока и в глаза не видели.

Настроение было бодрым потому, что летом 1939 года наши истребители победили японских в районе Халхин-Гола. Правда, мы пока не знали, что японская экономика и военная промышленность, как и немецкая, очень чутко реагировала на требования боевых частей, вовремя учитывала и исправляла недостатки своей техники, и нам предстояло иметь дело уже с новым поколением истребителей. Да и добраться до Юга Китая было не так просто. Нашим «этажеркам» предстояло преодолеть пять мощных горных хребтов, от полутора тысяч до шести тысяч метров над уровнем моря. А китайские летные карты, выданные нам командованием, никуда не годились, особенно для полетов в горах. Больше пользы нам принесли разговоры с китайскими пилотами, уже летавшими по этому маршруту, которые ориентировались в горах по их вершинам. Эти рассказы нам очень пригодились во время полетов. В начале декабря наш вылет дважды откладывался из-за плохих метеорологических условий: низкая облачность и дождь. Все горные хребты по нашему маршруту были закрыты плотными ненастными облаками.

Только 14 декабря погода нам «блеснула». Степа Супрун погрузился на лидирующий пассажирский самолет «Си-47», пилотируемый китайским экипажем. Видимо наш доблестный ас настолько утомился держать в руках собственный прибор в фанзе с позолоченной крышей, что уже не чувствовал уверенности для того, чтобы держать ручку управления боевого истребителя И-16 «П» /«пушечный»/, на котором пришлось лететь летчику из другой эскадрильи. «Сикорский» взлетел и мы выстроились вслед за ним. Не успели пролететь и сотни километров, как прямо по курсу обозначилась плотная стена черных облаков. «Сикорский» два раза клюнул вверх-вниз, что значило — пробиваем облачность. Выходило, что дальше предстояло идти по маршруту выше облаков. Наш лидер лихо нырнул в облачность и скрылся из глаз, унося отважного аса. А мы остались, как стая воробьев, брошенная журавлем. Кстати птицы в облаках не летают. Они пугаются потери ощущения пространства и если случайно залетят, то сразу камнем падают вниз.

Свою летную норму питания пилоты честно отрабатывают, полет штука непростая. Ведь сколько бы ты не летал, а в подсознании постоянно присутствует мысль: случись что, надеяться не на кого, не на что опереться. Душа летчика постоянно под молотом тяжких раздумий и от этого она проясняется и кристаллизуется. Об этом хорошо написал Сент-Экзюпери. Только вот беда, летчикам, которые попадали в пропагандистскую струю и вокруг которых поднимался восторженный вой, по принципу: ах как летят, ах как сидят, ах как едят ах какие красавцы и герои, это явно не шло на пользу. Их души мутнели эгоистической самовлюбленностью, равнодушием к судьбе товарищей, а нередко и трусостью. Почти все «сталинские соколы», которых я знал, были обычными пилотами, лучше многих, но и хуже некоторых. Неумеренное восхваление очень их подлило и оглупляло. Что сделаешь, героев клепали как тракторы на конвейерах — оказывается страна в них нуждалась и они организовывались десятками и десятками убирались, когда в них пропадала нужда.

Показательна в этом смысле судьба Алексея Стаханова, веселого парня и крепкого пьянчуги, который с веселой шахтерской ватагой разъезжал по шахтам и предприятиям, делясь легендами о своем «рекорде», на который трудилось еще десять человек. Сначала Алексей жил весело — пропивая вместе с дружками-шахтерами подарки от коллективов и отдельных граждан, которые получал в изобилии. Но знамя нужно было поднять еще выше и Стаханова несколько раз определяли на высокие руководящие должности в угольной промышленности, вплоть до заместителя министра угольной промышленности СССР, откуда его всякий раз выносили из служебных кабинетов, в прямом и переносном смысле — вдребезги пьяного. Конец жизни он провел между угольным ПТУ, куда его пытались пристроить мастером и даже фотографировали для газет: «Стаханов с молодой шахтерской сменой» и психбольницей, где он проводил гораздо больше времени, чем в училище.