Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Должен отметить, что перед самой войной, по рассказам моей жены, произошел странный случай. Вера купила стеклянную вазочку. И вдруг она, сама собой, по непонятной причине, развалилась на мелкие части. Конечно, это могло быть следствием не снятого стеклодувами внутреннего напряжения в стекле, но теща сразу сказала, что это знак к большим несчастьям. Так и получилось.

19 июня 1941 года командир нашей третьей эскадрильи старший лейтенант Вася Шишкин уехал в командировку в Черновцы за самолетом «ЛАГ-3», который передавался в нашу эскадрилью для обучения на новую технику. Это был длинный самолет с мотором водяного охлаждения, вооруженный двадцатитрехмиллиметровой пушкой — «Швак» и крупнокалиберным пулеметом, стрелявшим через винт. Случалось, что при стрельбе из такого пулемета пули простреливали лопасти пропеллера. Для этого было достаточно, чтобы порох в патроне был на одну сотую процента более влажным, чем требовалось, и вспыхивал с микроскопическим опозданием. «ЛАГ-3» имел скорость до 450 километров в час. Гораздо более современная машина, чем наши, И-153. На «ЛАГах» уже можно было преследовать немецкие бомбардировщики. Его пулемет стрелял в три раза дальше, чем наш ПВ-1, да и пушка есть пушка. Тем более жаль, что эти машины немцы сожгли на земле на приграничных аэродромах в первые же часы войны, а прикрывать Киев нам пришлось, воюя на старье. Добавлю, что наши идиоты, усердно выполняя указания из Москвы, поставили на тесных приграничных аэродромах новую технику, буквально крыло в крыло, сделав ее идеальной мишенью.

Итак, Вася Шишкин улетел в Черновцы, а я остался за командира эскадрильи. Как известно, 21 июня 1941 года была суббота. Летчики и техники нашей эскадрильи, базировавшейся на полевом аэродроме Вильшанка, стали готовиться к отъезду на побывку к семьям в Васильков, куда мы ездили поэскадрильно. Наступила очередь нашей, третьей эскадрильи.

Должен сказать, что нервное напряжение достигло предела. В воздухе явно пахло грозой. Да и поведение командования на нее указывало, чего стоила только стрельба для проверки боевых пулеметов по колхозным полям, где были люди. В штабе без конца позванивал телефон, нарочные привозили запечатанные конверты. И когда я явился за разрешением на выезд в Васильков к командиру 43-го истребительного авиационного полка полковнику Шипитову, то он категорически отказал: «Сегодня никто к семьям не поедет». Я вышел из палатки командира и объявил об этом решении личному составу эскадрильи. Сначала поднялся шум, и раздавались жалобы: «Все эскадрильи ездят, а нам почему нельзя!» Летчики с ворчанием разошлись по своим палаткам. Обсуждение этого неприятного запрета активно продолжалось и в палатках, что, конечно, давило на психику командира, которому эти разговоры были прекрасно слышны. Командир полка принялся активно переговариваться по телефону с командиром дивизии полковником Зеленцовым. Потом он вызвал меня и разрешил нашей эскадрилье выехать в Васильков — за 18 километров. Наша эскадрилья погрузилась на две трехтонки со скамеечками и мы покатили в Васильков. Была исключительно хорошая погода. Недавние дожди освежили воздух — на небе ни облачка. Поля покрылись золотистыми колосьями пшеницы, созревал великолепный урожай. Казалось, мы ехали по райским местам.

Окна нашей спальни выходили на восток. Часа в четыре ночи я проснулся и долго смотрел на рассвет, поднимавшийся над землей, который дробился на земле в миллиардах капель утренней росы, покрывающей роскошную зелень. Едва снова лег, как землю и воздух сотрясли три длинных протяжных гула-стона, от которых почва закачалась. Все в военном городке проснулись. Вера испуганно спросила меня: «Что это, война!» Я ответил, что, возможно, взорвалось что-нибудь в Киеве. Но сам был почти уверен, что это гул бомбардировки, знакомой мне по Китаю. Именно так опустошает свои бомбовые отсеки девятка бомбардировщиков. В нашу дверь уже стучала жена замполита полка Щербакова и возбужденно говорила: «Звонили из лагеря, нужно срочно выезжать, началась война». Впопыхах одевшись, я стал вызывать машину, но мне ответили, что она уже выехала. Из ДОСов выскакивали, на ходу одеваясь, летчики и техники и сразу же прыгали в кузов. Водитель дал полный газ и мы понеслись на нашей трехтонке, которая отчаянно завывала двигателем, на аэродром Вильшанка. На этот раз мы уже не замечали красот окружающего пейзажа, у каждого внутри возник холодный ком. С этого момента судьба каждого становилась игрушкой в водовороте грозных событий.

На аэродроме Шипитов встретил нас резким выговором по поводу того, что, мол, говорил он вчера, а мы не послушали и болтались где-то, в то время, как три эскадрильи полка уже над Киевом. Все делалось быстро. Мы заправили ленты в пулеметы и запустили двигатели. Через несколько минут наши «этажерки» уже отчаянно завывали, готовые к взлету. Я доложил Шипитову о готовности эскадрильи. Он связался по телефону с дивизией, штаб которой находился тогда в помещении нынешнего KB И РТУ, что по Воздухофлотскому шоссе, но уже во второй половине дня перебрался, как и было запланировано на случай начала войны, в подвалы дома военной гостиницы по улице Полупанова, 15, что недалеко от Золотых Ворот. А наблюдательный пункт дивизии разместился на плоской крыше гостиницы «Киев», что неподалеку, на улице Короленко, откуда весь город, как на ладони. Мне приходилось бывать на крыше этого, тогда самого высокого в Киеве здания, разместившегося неподалеку от днепровских круч, которые прикрывают город от ветров с востока. Командный пункт был примитивным: телефоны, радиостанция и работа на глазок. Все это добро прикрывала маскировочная сетка. Так вот, из дивизии нам было приказано вылететь навстречу противнику, стремящемуся к Киеву.

Одиннадцать наших «этажерок» уже через несколько минут были над столицей Украины. Красавец-город раскинулся перед нами в лучах утреннего солнца. Не знаю человека, которого не волновала бы панорама Киева. А тогда Днепр украшал еще и великолепный Цепной мост, находившийся в районе нынешнего моста «Метро». Это величественное сооружение, построенное по заказу киевского купечества англичанами за 90 миллионов золотых рублей, удивительно вписалось в днепровский пейзаж, увенчанный куполами Печерской Лавры. По этому мосту в два ряда двигался транспорт, а посередине бегали трамваи: в Бровары и обратно. Насколько мост вписался в киевский пейзаж, настолько его сейчас изуродовали дикие памятники эпохи окончания коммунистического режима: уродливая баба и дурацкая арка, под которыми исчезли дивные киевские места, столетиями украшавшие город.

Но тогда, ранним утром, 22 июня 1941 года, я убедился, что сбылись мои самые дурные предчувствия. Несколько девяток германских бомбардировщиков совершенно беспрепятственно преодолели почти полтысячи километров от нашей западной границы до Киева, миновав несколько кругов системы ПВО абсолютно не замеченными, и спокойно вывалили свой бомбовый груз на спящий город. С воздуха было видно три крупных очага пожаров. Дымно горел литейный цех завода «Большевик», который изготавливал заготовки для боеприпасов и работал в три смены без выходных. Немцы ударили тонными бомбами, вдребезги разнеся цех, в котором погибла почти вся ночная смена. Дымился вокзал, по путям которого, заставленным пассажирскими и грузовыми поездами, был нанесен бомбовый удар. Хорошо были видны горящие и сброшенные с путей вагоны, глубокие воронки, скрученные в бараний рог рельсы. Пылал ангар № 4 военного аэродрома в Жулянах. Здесь хорошо поработали с земли немецкие шпионы — наблюдатели. Из восьми аэродромных ангаров только в этом находились восемь истребителей и закатили их туда недавно. Там был истребитель нашего командира дивизии полковника Зеленцова, его заместителя и самолеты связи. Так точно определить цель можно было только при наводке с земли. Но у наших доблестных чекистов гораздо лучше получалось хватать по ночам в квартирах своих, ничего не подозревающих сограждан, чем бороться с вражеской агентурой.