Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Хочу остановиться на этой истории немного подробнее. Итак в конце июля 1940 года в штабе полка зазвенел телефон. Сообщалось, что к нам на полевой аэродром в Брусилове едет заместитель наркома обороны СССР, курировавший конницу, которой тогда в Красной Армии было десять корпусов, впрочем слегка механизированных, в их числе десятый кубанский корпус, Маршал Советского Союза, прославленный полководец Гражданской войны, звезда и репутация которого засияли особенно ярко после недавнего расстрела почти всех других героев и прославленных полководцев, любимец Сталина, Семен Михайлович Буденный. На аэродроме, где шли обычные полеты, был подан сигнал тревоги. Все забегали как ошпаренные: одни срочно выметали место для построения полка у правой стороны вековой липовой аллеи, какие любили насаживать в своих поместьях польские магнаты, другие сразу же посыпали очищенное место песком, третьи волокли кур и рубили им головы, на всякий случай готовя обед для высокого гостя, четвертые снимали тряпье, которое сушилось на растяжках палаток. Подготовка к встрече была в самом разгаре, и никто не ожидал появления маршала, о котором нас должен был предупредить солдат с телефоном, заброшенный километра за два навстречу, в сторону Житомирского шоссе, когда с совсем другого направления, с юга, в гарнизон въехали два черных лимузина в сопровождении двух бронированных машин. Из первого лимузина вылез маршал. Командир полка кинулся докладывать, а начальник штаба, майор Тишкин, невысокий кривоногий кавалерист, участник Гражданской войны, вскоре погибший в киевском котле, совершенно диким голосом скомандовал: «Становись!» Летный и технический состав полка в ударно короткие сроки построился, в холодочке под липами, на свежепосыпанном песке. Мы поедали маршала глазами. Буденный оказался среднего роста, коренастым, отлично упитанным, черноволосым, черноглазым, с пушистыми кавалерийскими усами. Его гимнастерку из тонкой белой шерсти украшали темно-синие кавалерийские петлицы с большими серебристыми звездами, а на широком кожаном ремне висел небольшой пистолет. Темно-синие брюки с кавалерийскими лампасами уходили в сверкающие голенища сапог — «бутылок». Сема Буденный покручивал усы и, расхаживая вдоль строя, общался с народом. По ходу дела он сообщил, что товарищ Сталин направил его разобраться в причинах высокого процента летных происшествий в ВВС Красной Армии. За полгода разбились 193 самолета, что, примерно, составляет весь воздушный флот Турции. Буденный, которому было тогда лет 55, широко известный как председатель Всесоюзного общества биллиардистов, судя по его высказываниям, основную причину аварийности видел в том, что мы «тарахтим в воздухе как ящики, а потом падаем на землю как гробы!» Ошарашенный глубокими познаниями маршала в причинах авиационной аварийности, строй летчиков молчал. Дошла очередь и до меня. Семка поинтересовался, чем я занимаюсь в полку и каковы, на мой взгляд, причины аварийности. Я сказал, что, по-видимому они кроются в несовершенстве техники, скоропалительной выучке в летных школах и низкой дисциплине.

«Может быть, может быть», — согласился Буденный, яростно крутя левый ус. Вообще, слушать рассуждения бравого кавалерийского биллиардиста на тему авиации, нам, летчикам, было неловко. В разгар этой содержательной беседы, со стороны Житомирского шоссе появились еще два лимузина. Весьма мудрые и бдительные в мирной обстановке, чекисты, на всякий случай, пустили комкора Жукова, как менее ценного, по предполагаемому маршруту маршала, в качестве подсадной утки, на случай нападения террористов, которые мерещились всем и везде. Жуков подошел к Буденному, козырнул и поздоровался за руку. Они приветливо улыбнулись друг другу. Затем комкор Жуков, командовавший в то время Киевским Особым Военным Округом, остановился метрах в восьми от строя и сунув большие пальцы рук за ремень, принялся нас рассматривать серыми выпуклыми глазами с довольно таки зверским выражением. Благодаря выступающей вперед челюсти, нижний ряд зубов заходил за верхний, Георгий весьма смахивал на пса-боксера, изготовившегося к нападению. Он был одет в гимнастерку защитного цвета и темно-синие кавалерийские брюки. На голенищах сапог — «бутылок» играли солнечные зайчики. Петлицы украшали три ромба. Мы рассматривали его с большим интересом, как победителя японцев на Халхин-Голе, где он, по словам маршала Буденного летчикам нашего полка: «Расчехвостил подчистую япошек». Чувствовалось, что Жуков в ореоле этой своей победы и авторитета, не очень-то боялся Буденного, а тот перед ним даже заискивал.

Думаю, что глубокий анализ причин летных происшествий, который производил маршал, прогуливавшийся перед строем авиационного полка, так бы и закончился благополучно, но здесь излишнее служебное рвение подвело комиссара второго авиационного полка, базировавшегося в Гоголеве, батальонного комиссара Волкова, который из-за срочного вызова с опозданием прибыл на встречу с маршалом.

Как на грех Волков решил занять свое место в строю. Он, только что вылезший из самолета, на котором прилетел, проходил мимо Жукова, имея неосторожность козырнуть ему. Жуков повернулся в его сторону, и пока Волков докладывал, кто он и откуда, весь наш полк с интересом отметил, что комкор и батальонный комиссар очень похожи, и эта встреча напоминает обнюхивание двух бульдогов. Уж не знаю, что взбесило Жукова, но после небольшой паузы, между ними будто какая-то искра проскочила и командующий округом принялся бешено орать на батальонного комиссара, топая ногами. К счастью Волков, позже сам дослужившийся до командира корпуса, не стал упорствовать и на всякий случай нырнул в близлежащие посадки, сопровождаемый истошным жуковским воплем: «Вон!» Возможно, Жукова взбесило присутствие политработника, которых он терпеть не мог, а возможно дело было в отталкивании подобного.

Буденный не обратил никакого внимания на этот некрасивый инцидент. Как выяснилось, кур резали напрасно. В ответ на приглашение к обеду, Буденный сказал: «Мой повар обидится, если я его обед не буду есть». Маршал распрощался с нами и уехал в сторону своего литерного поезда, который стоял на станции Фастов. Была там и столовая, и площадки для автомобилей. Провожая Буденного, никто из нас не знал, что примерно через год под руководством этого добродушного на вид человека, мы окажемся участниками грандиозной трагедии Юго-Западного фронта и именно во многом из-за неумения кавалерийского маршала, сложат свои головы сотни тысяч наших солдат.

А пока пострадала буйная во хмелю голова нашего командира, капитана Луконина. Летом 1940 года его вызвали в отдел кадров ВВС Киевского Особого Военного Округа. Уж не знаю, собирались ли его повышать или понижать. Во всяком случае, выйдя из штаба, капитан Луконин направился в один из ресторанов, расположившихся на Крещатике, и, неизвестно, — с горя или радости, принял ударную дозу. Здорово одурев, Луконин принялся сообщать случайным собутыльникам, что он за великий начальник, на каких самолетах летает, кто командир полка и дивизии, кто из политических работников особенно надоел и прочие сведения, хорошо известные на васильковском базаре, но почему-то считавшиеся военной тайной, о которых, впрочем, офицеру авиации болтать не следовало бы. Агенты НКВД постоянно отирающиеся в питейных заведениях, где, судя по всему, совмещали приятное с полезным, цапнули Луконина и доставили в военную комендатуру города Киева. Он отделался сравнительно легко: просидев шесть месяцев в заключении, явился в эскадрилью, сморщившийся и молчаливый, а затем был направлен в другую часть на рядовую должность.