Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Холостяки пытались втянуть меня в свою кампанию, но мне было явно не по дороге с ними. Я очень серьезно относился к семье и браку, активно помогал жене по домашнему хозяйству и уходу за ребенком — дочерью Жанной. С Жанной я в основном и пил пиво, по воскресеньям. В свои три годика она очень любила пиво, пила его понемножку, но с явным удовольствием. Стоило увидеть «Голубой Дунай» — сразу просила: «Пива, пива!». Так что в холостяцкую кампанию я не вписался, хотя по возрасту соответствовал, и женщины даже больше обращали внимание на меня, чем на моих приятелей-холостяков.

К тому времени к нам стали поступать новые истребители И-15. Говорят, что их появление ускорило следующее, унизительное для престижа нашей державы авиационное происшествие. В Москву прилетел кто-то из видных французских руководителей на своем пассажирском самолете. Ворошилов решил выделить ему на обратную дорогу до советской границы почетный эскорт истребителей, «знаменитых» И-5, в количестве двух звеньев, или шести самолетов. Сразу после взлета и набора высоты, в пределах видимости с московского Центрального аэродрома, самолет француза дал полный газ и легко оторвался от бессильно трепыхавшихся как воробьи тихоходных и маломощных И-5. Конечно, это не прибавило авторитета нашей державе как союзнику Франции. Климка Ворошилов громко ругался и критиковал такую авиационную технику, лишний раз склоняясь к преимуществам кавалерии, где наши кубанские и донские кони были впереди всех на полкорпуса.

Летал Пашка Рычагов здорово: смело, расчетливо и в то же время раскованно. Он одним из первых стал осваивать истребитель И-15 с мотором М-25 и вскоре пообещал показать нам, на что он способен. Мы его подначивали в ответ, утверждая, что на наших «гробах» много не покажешь. Но на следующий день, во время полетов, я сразу уже на взлете узнал летный почерк Рычагова. Именно этот плотный крепыш всегда так резко и уверенно поднимал машину вверх. Старт аэродрома был разбит в сторону Поста-Волынского, на запад. Рычагов долетел до Поста-Волынского, сделал коробочку вокруг Жулян и, зайдя со стороны бомбохранилища, положил самолет на бок, с креном в девяносто градусов, мотором слегка вверх при немного опущенном хвосте. Именно в таком положении Пашка промчался на высоте двадцати метров над стоянкой наших самолетов на аэродроме, поднимая продолговатое облако пыли — дело было в июле 1936 года. Потом, поднявшись метров на пятьдесят, Пашка сделал две бочки.

Все ахнули возможностям машины и бесшабашности пилота. Откажи на мгновение мотор, и они за компанию врезались бы в землю. Но это не было хулиганством. Дело в том, что месяца за два до этого на большом совещании авиационного руководства в Москве, на котором присутствовал Сталин, анализировались первые, невеселые для нашей авиации, итоги боевых действий в Испании. Говорить об отсталости нашей материальной части было не принято, и как обычно кто-то из сталинских холуев стал валить вину на летчиков, которые, вроде бы, побаиваются летать. Авиационное руководство же оправдывалось массой запретов, которые существуют в нашей авиации, во избежание летных происшествий. Еська Сталин запреты не отменил, но глубокомысленно заявил, что техникой нужно владеть так, чтобы играть ею в воздухе. Об этом, как всегда банальном, выражении нашего штатного гения нам с глубоким почтением, сообщил командующий ВВС Киевского Особого Военного Округа Ингаунис, присутствовавший на том совещании. Так что, получалось, Пашка не хулиганил в воздухе, а выполнял указания вождя — вот что значит взгляд на вещи.

Вскоре в жизни Пашки произошло два серьезных события. Во-первых, он женился на пилотессе Марии Нестеренко, щупленькой, черненькой и смуглой, не ахти красивой женщине, направленной в их отряд в ходе начавшейся тогда шумной кампании по овладению женщинами тракторами и самолетами. По идеологической задумке эти противоестественные и опасные для здоровья женщины занятия, зато очень полезные на случай войны, должны были означать полное торжество женского равноправия в первой в мире стране победившего социализма, недавно принявшей такую славную Конституцию, которую, впрочем, мало кто читал и обращал на нее внимание. Во-вторых, Пашку послали в Испанию, где он пробыл недолго, месяцев шесть, но успел неплохо себя показать в бою. Наши политрабочие с пеной на губах плели, что Пашка сбил в Испании не то десять, не то двадцать, не то тридцать самолетов.

Сам Пашка, вернувшийся из Испании в звании капитана, побывавший в самом Париже, где заглянул, по его рассказам, в публичный дом (и такое там видел!), на гимнастерке которого сверкал эмалью орден Ленина и светилась звезда Героя Советского Союза, в ответ на наши вопросы отмалчивался и только махал рукой. Это говорило о порядочности Пашки и его трезвой голове, хотя он и любил выпить. Слишком много товарищей погибло рядом с ним: мой хороший друг Ковтун, многие другие наши общие знакомые. На этом фоне трескучие рассказы о подвигах «испанцев» звучали святотатством. Хотя некоторые из этих летчиков, которых вытащили из испанской воздушной мясорубки в качестве образцово-показательных экспонатов, совсем потеряли голову и плели невероятное. Например, маленький блондин, летчик Лакеев из нашей истребительной эскадрильи, тоже получивший Героя. Но ему не повезло — фамилией дальше не вышел. Селекция героев производилась и по фамилиям: не было среди них Коровиных и Дерюгиных, а были благозвучные Стахановы и боевые Рычаговы, которым предстояло переворачивать мир капитала. В начале уже нашей, серьезной, войны, большинство «испанцев» имели весьма жалкий вид и нрав, практически не летали. Зачем рисковать головой, увенчанной такой громкой славой? Такими были командир дивизии Зеленцов, командир полка Шипитов, командир полка Грисенко, командир полка Сюсюкало. В начале Отечественной войны мы ожидали от них примеров того, как надо бить «Мессеров», которые нас буквально заклевывали и которых эти былинные герои в своих рассказах десятками уничтожали в испанском небе, но слышали от них в основном комиссарское подбадривание: «Давай, давай, вперед, братишки. Мы уже свое отлетали».

Помню жаркий день июля 1941 года. Я сижу в кабине И-153 — «Чайки», на аэродроме южнее Броваров, где сейчас птицекомбинат, перед вылетом. Через несколько минут мне вести восьмерку на штурмовку противника в район хутора Хатунок, что сейчас за Выставкой Достижений Народного Хозяйства. За день до этого именно в этом месте мы потеряли летчика Бондарева, а в этом бою меня едва не сбили. В районе Хатунка скапливались немецкие танки, отлично прикрытые огнем очень эффективных немецких мелкокалиберных зениток «Эрликон» и крупнокалиберных пулеметов, которые пробивали наши фанерные самолеты насквозь.