Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Репрессии явно готовились загодя. Иначе, зачем бы выдернули, незадолго до них, из Испании, Пашку Рычагова. Сейчас имя этого человека, расстрелянного в октябре 1941 года по личному приказу Сталина, бывшего главкома ВВС, окружено мученическим венцом. Я хочу рассказать о своем коллеге, пилоте Пашке Рычагове, с которым не раз пивал пивко жарким киевским днем, для исторической объективности, без особого пиетета. Каким видел и запомнил, о таком и расскажу. Пашку Рычагова я впервые увидел после приезда в 1934 году в Киевский гарнизон. Коренастый крепыш ничем особо не выделялся среди командиров звеньев истребительной эскадрильи, оснащенной самолетами И-5, на которых стоял двигатель М-22 и два пулемета ПВ-1. И сам самолет и мотор и пулемет были ужасной дрянью, и даже мы, летавшие на «гробах» Р-5, смотрели на истребителей с сочувствием. Двигатель костурбатых машин-бипланов в два крыла этажеркой постоянно отказывал, нередко при взлете, что было самым неприятным, и самолет планировал куда угодно: в лес, овраг, или реку, нередко летчик при этом погибал. Почему-то особенно часто происходили катастрофы с истребителями на восток от аэродрома, за бомбохранилищем. Особенно запомнилась мне одна молодая женщина, довольно красивая, приехавшая в 1935 году вместе с мужем — молодым летчиком-истребителем из летной школы, не помню точно какой, всего их по стране было четырнадцать. Вскоре после их приезда на истребителе мужа отказал мотор при взлете, и, сажая самолет за бомбохранилищем на пересеченной местности, он перевернулся и погиб. Наташа погоревала месяца три и вышла замуж за молодого летчика-холостяка. Через несколько месяцев у него тоже сдал мотор на взлете. Дело было на моих глазах: мотор сдал на высоте ста метров, и пилот на пару секунд опоздал с принятием правильного решения — нужно было резко отжать ручку от себя и, определив угол планирования, придать самолету устойчивое положение, но он не сделал этого, и самолет, сорвавшись в штопор, грохнулся о землю, примерно в том же месте, где погиб и первый муж Наташи. Она похоронила и своего второго пилота на знаменитом Соломенском кладбище. Будучи красивой женщиной, старшей официанткой в летной столовой, видимо, податься ей было особенно некуда, несколько месяцев походила под перекрестным огнем взглядов холостяков и вышла замуж в третий раз. Ее третий муж погиб во время ночного полета на том же «знаменитом» самолете И-5, на котором и днем летать было страшно. После этого суеверные летчики назвали бедную женщину «Наташа-катафалка» и шарахались от нее, как от черта. Она очень переживала и плакала.

Так вот, именно на такой боевой технике летал Паша Рычагов. Истребительная эскадрилья несла потери от эксплуатации такой техники не меньше, чем в годы войны, самолет буквально пожирал летчиков. Но был бы он еще хоть пригоден для воздушного боя. А то, помню, поднялись мы для показательного воздушного боя: я на самолете 3-С, а командир отряда, истребитель Фатнев, на И-5. Фатнева потом зарубил винтом, уже в Прибалтике, после ее присоединения, пилот Зорин — буквально налез в воздухе фюзеляжем на кабину командира. К сожалению, на истребителях были алюминиевые винты. Погиб и сам Зорин.

А в том учебном бою 1936 года в небе над Жулянами, когда Фатнев на истребителе все время пытался зайти ко мне в хвост из разных сфер, а я не позволял этого делать, пытаясь поразить его из своих четырех пулеметов на плоскостях, да и стукач Агафон неутомимо тарахтел из своей кабины кинофотопулеметом, истребитель вдруг неожиданно вышел из боя и пошел на посадку. Уже на земле я выяснил, что, увлекшись, мы поднялись на высоту три тысячи метров, на которой мотор истребителя стал сильно охлаждаться, потерял мощность и начал работать с перебоями. Так что это был истребитель, в основном, по истреблению своих же летчиков.

Видимо мучимый дурными предчувствиями, летая на таком «короле воздуха», как называли потом немцы свой «ME-109», Павел Рычагов сделался заводилой в компании летчиков-холостяков. Молодые, двадцатипятилетние ребята эти, овеянные авиационной славой, все из простонародья, обставляли свой выход из авиагородка очень торжественно. Обычно холостяками надевался реглан со всеми знаками различия, авиационная фуражка, через одно плечо цеплялся летный планшет с картами, болтавшийся на длинном ремне едва ли не у пяток, а на второе плечо нередко зачем-то надевался ремень штатного термоса, запеленутого в ременную же упряжь. Снарядившись таким образом, гурьба авиационных холостяков делала первую остановку возле пивного ларька «Голубой Дунай» — будка была покрашена в голубой цвет. Пожилой еврей отпускал здесь доброе киевское пиво, которое варилось на Подоле, полоская все использованные кружки в большой кастрюле, вода в которой не менялась. Здесь холостяки выпивали первые две кружки. Еврей, видимо близкий родственник Бендера Задунайского, имел с летчиков очень неплохой доход, отпуская им пиво в кредит и записывая должников в специальную книгу, заглянуть куда никому не позволял. В день получки называл летчикам произвольные цифры, обычно превышая раза в два. Если кто-нибудь возмущался подобной обдираловкой, то навечно терял кредит. Потом гурьба холостяков грузилась в старенький дребезжащий трамвай № 8 и, весело хохоча в тесном вагончике, ползущем по улицам древнего, хлебного, уютного Киева, прибывала на Крещатик. Главная магистраль столицы была тогда узкой улицей, застроенной кирпичными домами в стиле неоклассицизма, еще при царе, первые этажи которых были сплошным магазином.

Здесь можно было купить многое, на многое посмотреть, со многими познакомиться. Веселой гурьбой холостяки приставали к девушкам, пропускали еще пару кружек пива в пивных ларьках, а то и чего покрепче в какой-нибудь забегайловке. Девушками интересовались, в основном, платонически, а вот напивались крепко. Будто поставили себе целью пропустить через свой желудок, почки и мочевой пузырь определенное количество спиртного, по-стахановски, в кратчайший срок. Парни были незамысловатые. Такие, какие нравились, да и нравятся сейчас, власть предержащим. Пьет — значит свой парень, имеет в жизни интерес, другая дурь ему в голову не полезет. Да и всегда можно как шкодливого кота отмокать мордой в этот порок. Паша Рычагов ничем не выделялся из этой компании. Помню, как-то нам выдали билеты в театр имени Франко, так он называется ныне. Жена не смогла пойти со мной, и я присоединился к компании холостяков: Павел Рычагов, Сашка Михайлов, Григорий Воробьев и Петька Скляров — «Квасник», веселый разбитной парень, неисчерпаемый кладезь анекдотов.

Петр Скляров погибнет в 1941 году при обороне Киева. Его истребитель И-16 был подбит в воздушном бою в районе Броваров, и Петр с трудом тянул на нем в сторону аэродрома, почему-то сосредоточив все свое внимание на левую сторону, а справа была горушка — песчаная дюна, и самолет в нее ударился. Петру сдвинуло верхнюю половину черепа при ударе о прицел. Я ездил на это место, к перевернутому самолету, в кабине которого на ремнях вниз головой висел Петр, и освобождал его оттуда, мертвого, залитого кровью. Похоронили мы его неподалеку от штаба полка, возле села в районе Остра. А тогда, в 1936 году, во время нашего культпохода, мы весело смеялись. Терпеливо высидев два акта пьесы из старой украинской жизни, мы вышли на Крещатик, и ребята сразу устремились в сторону пивных ларьков. Театральное искусство распалило жажду, и если я ограничился двумя кружками, то ребята приняли по пять. Мочегонные свойства пива известны. Часам к одиннадцати-двенадцати вечера мы это почувствовали. Людей на улицах почти не было, а мы были любимцами народа, которым должно же было быть что-то позволено. «На отлив, становись!» — скомандовал Рычагов, и мы выстроились вдоль высокого фундамента здания, расположенного на месте, примерно, нынешнего Киевского горсовета. Высокий фундамент частично скрыл следы нашего преступления, и лужи получились не очень большие, хотя кое-что и полилось бурными ручейками по асфальту. Со двора вышел пожилой мужчина и закричал: «Что вы делаете, дураки!» «Ты, батя, молчи» — ответил ему Павел.