Андрей Хуснутдинов - Господствующая высота

— Что это значит?

— Это значит, как в «Фаусте»: хочу одно, получаю другое. Стикса, думаю, не интересовала американская прописка.

— То есть? — непонимающе хмурится Саманта.

— То есть… — Собираясь с мыслями, я снова таращусь на графин. — Я — часть той силы, что вечно хочет зла… Ну и так далее. То есть вечно танцую не с той ноги. То есть не знаю, чего хочу, и еще меньше понимаю, что делаю. Ну вот как ваш любимый Горбачев.

— Ладно. Допустим. — Саманта пристукивает коммуникатором по столу. — А что тогда ваша рана?

— А что моя рана?

— Пуля попала вам в нижнюю часть ноги. Как такое могло быть, когда вы были ниже уровня земли, в окопе?

Напоминание о развороченном ботинке откликается чуткой, как сторожевая собака, болью в лодыжке. Пропуская руку под скатертью, я ощупываю голенный протез под чашей культеприемника. Чувство гладкой титановой трубки в пальцах через брючину, как всегда, вызывает во мне впечатление обнажившейся кости.

— В окопе, — говорю, — в бою и не такое бывает. Матиевскис вон как-то говна парно́го на каску поймал. Что касается меня — да, я не помню, как схлопотал пулю. Но ничего сказочного тут нет. Подстрелил меня кто-то из духов, кому удалось пролезть на позиции. Ну, или сработавший при падении автомат этого… перца без головы. Тоже ничего себе.

— Вы говорили про память, что это… — Саманта задумчиво щурится. — Что она не сохраняет прошлое, а прячет его. Так, по-моему?

— Не сохраняет или прячет… — Я передвигаю с места на место свою рюмку, отчего водка плещет через край. — Нет. Просто как человек видит прошлое, так он собирает и самого себя. — Промокнув мизинцем пролитое, я подношу палец к носу. — И бывает самим собой только задним числом. Как вклад в банке — чем больше времени прошло, тем больше денег.

— А когда наше время кончается? — Поддаваясь моему ироничному тону, Саманта скрещивает кисти рук.

— Так о том и речь…

— Минутку. Я не понимаю. Значит, мы сами хозяева для своего прошлого — можем исправить его, когда хотим? Фабриковать? Так?

— Так. Но при одном условии.

— При каком?

— Что мы хозяева сами себе. — Я выпиваю початую рюмку.

Саманта скептически и в то же время с хитрецой покусывает губу.

— Знаете, вы… очень самокритичны.

От прихватившей горло водки я прокашливаюсь в кулак.

— Вы это о чем? Если о политике, то — зря, ей-богу. Я не ура-патриот, Советский Союз для меня кончился еще в Азадбаше, но я убежден, что мы сами, и никто другой, в ответе за все, что наше доблестное правительство творит с нами. Если о моей худой памяти, то — тоже мимо денег. Память у меня будь здоров… — Саманта собирается что-то возразить, но я предупреждаю ее, взмахнув вилкой. — Ведь я не имею в виду кого-то конкретного. Даже когда говорю про себя или Стикса.

— Это философия, когда вы имеете в виду не конкретного человека.

— Я имею в виду конкретные особенности человека вообще. Скажем так.

— Скажем так — забывчивость, — подхватывает Саманта.

Я проминаю обеими руками правое колено и, сколько могу подсунуть пальцы, края культи под силиконовыми бортами чашки.

— Послушайте, — говорю, — вы знаете, что такое фантомные ощущения?.. — Саманта открывает рот, и я вновь перебиваю ее: — Материя эта, с одной стороны, философская , как угодно, с другой — очень личная. Короче, отрезанная голяшка моя любит выкидывать коленца. В ней бывает то жар, то холод, но самое странное — чувство опоры. Словно кто-то топает босиком — вместо меня. Представляете? Чем дальше, тем больше я уверен, что этот балаган разыгрывается не у меня в мозгу, а там, где закопали мою ногу. И это не расстройство нервов, а передача. Которую выключают в пиковые моменты моей жизни так же, как больного перед операцией. Что я могу сказать о таких моментах, кроме того, что время встало и жизнь промелькнула? Ничего. Могу только фантазировать. Даже не лгать. Да и ладно бы, говорю, меня только усыпляли…

Саманта приподнимает руку:

— Почему — не лгать?

— В смысле?

— Почему вы можете только фантазировать — не лгать?

Я беру графин, но, чувствуя, как шумит в голове, ставлю его обратно и прикладываю ко лбу холодный нож.

— Потому что ложь хотя бы подразумевает знание правды.

— А фантазия — нет?

— Да какая в конце концов разница?

Саманта подвигает ко мне свой наладонник.

— Решайте сами.

— Что это?

— Привет от вашего друга из Брюсселя. Скажем так.

Музыка в баре делается глуше, переселяется куда-то внутрь меня, под горло, где душный хмельной жар пульсирует ей в такт: на лаковой глади дисплея я вижу северный фланг заставы. Камера находится несколько позади и правее позиций, в районе командного пункта. Съемка скорей всего ведется на длинном фокусе — картинка окопов не только крупновата для такого расстояния, но неустойчива и при взрывах скачет и смазывается. Запись беззвучна, левый нижний угол экрана занят строками цифровой индикации даты и хронометража. Вдруг в центре кадра появляется меловая стрелка компьютерного маркера. Зернистое острие, похожее на выбеленный обрубок копья, танцует возле простоволосой фигурки с автоматом, пока та забрасывает склон гранатами, и гаснет после того, как фигурка вылезает из окопа и пропадает за внешним бруствером. Через несколько секунд следует моментальная смена плана, о чем можно судить по сместившемуся влево, к танковому окопу, полю зрения и по строчке хронометра, прибавившей семь минут. Сначала над бруствером возникает стрелка маркера, затем, как бы подталкивая ее вверх, показывается и простоволосая фигурка. Фигурка приволакивает ногу, опирается обеими руками на автомат и, споткнувшись на бруствере, валится снопом в траншею, исчезает из виду. Несмотря на то, что изображение рябит от помех, а черты фигурки размыты даже на увеличенном стоп-кадре, которым дополняется сцена, я без труда — и без особого волнения, словно шапочного знакомого — узнаю моего мотострелкового сержантишку. Со стоп-кадром завершается и клип. Виртуальный экран проигрывателя подергивается геометрической ряской. Саманта с усмешкой глядит на мою руку. Я тоже опускаю глаза. Оказывается, пока смотрел запись, я держал — и продолжаю держать — над коммуникатором отставленный нож. Дисплей медленно гаснет. Положив нож, я откидываюсь на спинку стула.

— Есть еще один клип. — Саманта забирает наладонник. — Но этот файл у меня не показывает видео. Что-то с драйвером. Идет только шум. Если хотите, я перешлю через Bluetooth…

Я молча достаю свой телефон и, включив беспроводную передачу, кладу его на стол рядом с блокнотом.

— …Если у вас тоже не получится, — продолжает Саманта, перебирая кнопки коммуникатора, — не проблема. Там сняты трупы муджахедин . Но не двадцать, как вы говорите. То есть вы не видели всех со своей точки зрения, сверху. В общем итоге, тридцать восемь человек. Брюно переживает, что не мог снять только минометный расчет, который закололи ножом, — говорит, буквально разделали.