Петр Елисеев - Привал на Эльбе

— Слыхали аллегорию? Пишет о цветке, а думает об уральской девушке, — сощурил глаза Пермяков. — Почему, товарищ поэт, прямо, по-фронтовому не сказать: мне нравится уральская роза, но роза эта — вы.

— Тогда не роза, а репей получится, товарищ капитан, — отпарировал Михаил.

— Очко в пользу Елизарова! — воскликнула Галина Николаевна.

Вера стояла покрасневшая, обидевшаяся. Чтобы скрыть свое смятение, предложила:

— Прошу за стол.

Вбежал Тахав, чем-то явно озабоченный. Он приготовил на полковой кухне угощение для знакомой уральской девушки и теперь думал, что бы сказать такое смешное: это принято, когда башкиры приглашают гостей.

— Хотел сварить утку — гостей многовато. Хотел сварить гуся — гостей маловато; по числу гостей сварил костей, — он поставил на стол кастрюлю, из которой торчали голые кости.

Но это была только шутка. Под костями лежал жареный петух.

— Делите, товарищ капитан, — предложил Тахав.

— У меня другая работа, и очень важная. — Пермяков принялся открывать консервы.

— Зачем делить? — как бы невзначай сказал Михаил. — Кто хочет, тот пусть отхватит ножку — и на плечо.

— Неинтересно, — возразил Тахав. — Надо так делить, чтобы каждый кусок имел значение.

— Тогда выберем тамадой Михаила Кондратьевича, — сказала Галина Николаевна.

— У меня не хватит ума, — отказался казак. — Позвать бы Элвадзе для этой роли.

— Вообще надо позвать его на ужин, — заметил Пермяков.

Тахав выбежал. Вскоре он вернулся с товарищем. Но от обязанностей тамады Элвадзе наотрез отказался. Все сели за стол. Михаил взял нож, потрогал острие большим пальцем и, покачав головой, проговорил:

— Этим ножом хорошо старого на печь подсаживать. Никогда, наверное, не точили. — Михаил положил нож на стол и достал свой маленький кинжал. — Как же резать этого несчастного петуха?

— Каждому поровну, а себе больше всех, — подсказал Пермяков.

— Делите так, чтобы каждому понравилась его доля, — подсказала Вера.

— Нет, нет, — замахал руками Тахав. — Каждому куску значение придумай.

Михаил, весело улыбаясь, смотрел на злополучную птицу. Он поскреб мизинцем затылок и стал расправляться с петухом. Отхватил переднюю часть, положил перед командиром полка:

— Вам голова и грудь, чтобы указывали полку путь.

— Браво, браво! — захлопала в ладоши Галина Николаевна.

— Молодец, Михаил, хорошо сказал, — похвалил Тахав. — Я тоже так думал.

Расправляясь с петухом, Михаил размышлял. «Надо бы первый и самый хороший кусок гостье, но по значению не получается». Он подал кусок мяса Вере и нараспев протянул:

— Вам с крылышком, чтобы вы на крыльях уносили раненых с поля боя.

Вера покраснела, сказала спасибо и сделала замечание тамаде:

— Неверно делите: надо сначала Галине Николаевне предложить, она наш почетный гость, а потом уже нам. В Белоруссии у нас так заведено.

— На Дону тоже так полагается, да не — всегда получается.

Михаил отрезал задочек и на кончике кинжала преподнес Тахаву:

— Это вам, ординарец, чтобы вы не отставали от командира.

Тахаву показался кусок маленьким. Он, не задумываясь, схитрил:

— Правда наполовину. Давай мне еще спину-седло про запас для командира.

— Тахав, у тамады свой устав, — срифмовал Михаил. — Нам с тобой, Сандро, ножки с косами, чтобы рубать фашистов с налету, колоть с разбегу. А теперь, Вера Федоровна, скажем: наш обычай на Руси — гостю больше поднести. — Он взял тушку петуха и положил перед Галиной Николаевной.

— Это я за неделю не съем, — засмеялась та, — отломите седло Тахаву про запас.

— Правильно, — подхватил Тахав. — Я давно так говорю.

— Не съедите, с собой берите, — угощал тамада гостью. — А седло вам для того, чтобы скакать за капитаном, — указал он на Пермякова.

— Я гордая: хочу, чтобы за мной скакали, — отозвалась свердловчанка.

Михаилу показалось, что он обидел Галину Николаевну, сказав неудачно. Чтобы не усложнять разговора, Елизаров решил отказаться от роли тамады, пошутил:

Михаил с удовольствием принялся за ножку петуха. Вера не отрывала глаз от казака, оказавшегося героем вечера. Ей понравилась его находчивость, изобретательность. Она наблюдала за тем, как старательно обрабатывал он петушиную ножку. Скоро от порции остались одни косточки. Вере как-то обидно стало, что Михаил взял себе только ножку. Она подложила ему кусок мяса:

— Помогите мне, хватит кости грызть.

Михаил отказался от добавка. Даже не повернувшись к Вере, закурил папиросу.

Галина Николаевна сделала ему замечание:

— Когда в обществе есть женщины, мужчины спрашивают у них разрешения закурить.

Михаил не знал этого. По его лицу скользнула краска смущения. Не найдя нужных слов, он сломал папиросу и положил в горшок с цветком.

— Вот пепельница, — назидательно заметила Галина Николаевна.

Казак окончательно смутился. «Режет под самый корень», — подумал он, но возразить не сумел. Михаил вопросительно посмотрел на Пермякова, желая знать его мнение.

Пермяков понял смущение казака. Он откупорил бутылку, принесенную Тахавом, разлил по стаканам:

— Поднимем?

— Правильно, давай, — подхватил Тахав, опрокинув свою порцию в рот.

— Без разрешения женщин пить нельзя, — как бы в ответ на замечание Галины Николаевны сказал Михаил, посмотрев на Тахава.

— Ошибку сделал, — спохватился джигит. — Наливай еще, выпью по разрешению.

— Вы обиделись на меня? — спросила Галина Николаевна.

Михаил покачал головой. Он не обижался на нее. Ему просто неловко было. Разве можно обидеться на такую, как она? Михаил сердился только на себя.

— Михаил Кондратьевич, — сказал Пермяков, — произнесите тост, скажите что-нибудь такое, чтобы капитан медицинской службы Маркова рассмеялась.

— Трудная задача, товарищ капитан, — вздохнул Михаил.

— Что-нибудь в рифму, вы же поэт.

Михаил с минуту подумал, прочел нараспев;

Все выпили.

— Прекрасно, немного туманно, но звучит чудесно, — оценил Элвадзе стихи.

— Что тут туманного, — сказала Вера и показала шелковую розу — подарок Галины Николаевны.

— Довольны тостом? — спросил Пермяков гостью.

— Хорошо, но не смешно.

— Тогда придется поставить вас в угол, — пошутил Пермяков.

— Ты способен и на это, — засмеялась Галина Николаевна. — Скажите еще что-нибудь, — попросила она Елизарова. — У вас занятно получается.

— Хорошо, — согласился Михаил. — Только чтобы не обижаться.

Медленно, с расстановкой произнес он слова, смотря на Пермякова: