Василе Преда - Поздняя осень (романы)

— Так тебе и надо, сукин сын! — услышал он позади брань сержанта.

Думитру повернул голову, похлопывая свою лошадь по холке, чтобы придержать ее.

— А ну, песню! — крикнул он солдатам, видя, что некоторые из них начали клевать носом на ходу. — Повозки в хвост колонны! — бросил он нетерпеливому вознице.

Послышался голос Никулае, запевавшего песню «Моя милая из Баната». Десятки огрубевших мужских голосов подхватили мелодию. Но петь им явно не хотелось.

Молния взбороздила небо, затем послышался удар грома, словно обвал в горах. Вороны взлетели из кроны одинокого дуба и набросились на оставшиеся после колонны кучки конского навоза.

Младший лейтенант подал команду прекратить песню, так как солдаты пели недружно, без огонька.

Из-за усталости? Из-за приближающегося дождя? Наверное. Бывало ведь, что они пели эту песню с охотой, она помогала им забыть на время о предстоящих боях, потерянных навсегда друзьях.

— Госп'сержант, какого черта мы не выходим на границу, чтобы выгнать их и остановиться? — спросил Констандина один из солдат через несколько шагов. — Чтобы кончить уж…

— Что кончить, что кончить?! Будто только ты один соскучился по дому! — набросился на него другой солдат. — Что тебе делать дома?

— Как что делать? Работать! Заботиться о стариках, детях, присматривать за хозяйством убитого на фронте моего брата…

Солдаты достигли степного села, вступили на главную улицу. Тут их колонна встретилась с пулеметной ротой, двигавшейся по боковой улице. Во главе роты молча шагал лейтенант, по лицу которого струился пот. Офицеры подали команду, солдаты, чеканя шаг, приветствовали друг друга, подняв облако пыли.

Вскоре начали падать первые капли дождя. Они застучали по крышам, по чехлам орудий, по крупам взмыленных лошадей. И люди, и лошади обрадовались хлынувшей с неба освежающей влаге. Солдаты отрывали позиции для орудий. Лопаты скрежетали о камни. Солдаты кряхтели, ругались, кляня все на свете. Все же земля была мягкой, промокла на добрых три ладони на глубину. Все — небо, земля, люди — было черным. В который раз они уже отрывают позиции для орудий?

— Если останусь в живых, заделаюсь гробовщиком, — в шутку проговорил один из солдат, но никто не прореагировал, и его слова растаяли в бездне молчания.

До границы осталось немного, и все чувствовали ее приближение. «Если мы возьмем назад Трансильванию…» — думали солдаты. «Да, да, — думал и Никулае, будто угадывая их мысли, — вы надеетесь, что там, на, границе, мы все усядемся на землю и устроим пир. Наедимся до отвала, после этого завалимся спать и проспим целую неделю, ведь мы здорово устали, не так ли? Потом проснемся, выроем огромные ямы, глубокие и широкие, каких не рыли до сих пор, и сбросим в них все эти орудия и минометы, которые оглушали нас, чтобы и стволов не было видно. Разъедемся по домам. Хорошо умоемся — руки, лицо — и поедем домой. Ребята! Сегодня последняя ночь войны! Завтра утром протрем глаза в будем наблюдать, как бегут по полям немцы и хортисты, и будем хохотать до упаду. Дальше мы не пойдем. Какой смысл нам идти дальше? У нас столько дел дома! Но сначала мы хорошо умоемся и выспимся так, чтобы забыть обо всем. И будем считать, что все прошлое было кошмаром. Так вы думаете?»

Солдаты копали молча. Слова, которые они хотели бы сказать, оставались только в их мыслях.

… К утру они еще больше продрогли и промокли. Но солнце снова было добрым к ним. Оно их обогрело, успокоило, облегчило раны на их теле и в их душах. Оно помогло им в конце концов собрать свои пожитки, построиться, как и прежде, в маршевую колонну. Вперед!

Они двинулись в путь. Молча. Беседуя друг с другом только мысленно. Шли, размешивая своими сырыми ботинками грязь на открывшейся перед ними равнине. Уж не была ли то та самая равнина, которую они видели два месяца назад? Две недели назад? Земля казалась им той же, они были уверены, что уже топтали ее. Все казалось им знакомым. Все было как и во многие другие утра. Неудивительно, что они не знали, какой день сегодня — понедельник, вторник или воскресенье; какой месяц на дворе — сентябрь, октябрь или март? По сути дела, и в марте деревья тоже стоят голые. Но если посмотреть на них повнимательнее…

И все же в воздухе чувствовалась осень. Будто горизонт, небо больше давили на них, оружие и ранцы сильнее тянули к земле. Солдаты осматривались с некоторым любопытством, ожидая чего-то или кого-то, хотя бы какую-нибудь весть. Не ждали только пули или снаряда от врага.

Думитру ехал, как всегда, впереди. На этот раз не на своем жеребце Суру, который занемог, а на кобыле Изабелле. Лошадь шла, будто ощупывая дорогу, вечную их дорогу, разбитую копытами, колесами кэруц, орудий и машин. Дорогу войны. Он чаще оглядывался назад, на солдат. Хотя равнина была бескрайней и на ней не было никаких препятствий, у него было впечатление, что кто-то может заблудиться… Люди молча следовали за ним, каждый со своими мыслями.

Спустя некоторое время младший лейтенант подал знак остановиться. Он спешился и похлопал Изабеллу ладонью по крупу. Вслед за ним спешились и младшие лейтенанты Михалча и Спиридон. Они отыскали более или менее просохшее место на обочине дороги и сели на землю. К ним присоединились и несколько сержантов. Был созван своего рода военный совет.

Колонна тоже остановилась, солдаты разошлись группами, расселись кто на обочине, кто у орудий, кто в повозках.

Никулае не стал садиться, а стоя рассматривал расстилавшееся впереди поле. Ничего необычного он не увидел. Неужели здесь была их земля, здесь проходила старая граница? Отсюда начиналась другая страна. Он ожидал увидеть какую-нибудь канаву, стену, хотя бы ряд деревьев, но поле было ровным насколько хватает глаз.

Сбитый с толку, он шагнул на жнивье за обочиной дороги, разглядывая черные комья земли, будто что-то потерял и теперь хотел во что бы то ни стало отыскать. Ведь где-то должен был быть белый или любого другого цвета камень, который служил бы знаком. Ничего он так и не нашел. Кто-то до их прихода убрал их или закопал. Он вытащил из чехла бинокль, привычно поднес к глазам и стал вглядываться в даль.

Да! Будто едва заметная ложбина делила поле пополам. В одной части поле было обработано иначе, чем в другой: его крестьянский глаз не мог ошибиться. Со временем земля становится похожей на тех, кто ее обрабатывает, и потом ее не так-то легко изменить…

Нежданное волнение затопило душу… Хотя он часто думал об этом моменте, все-таки оказался не подготовленным к этому. Он наконец увидел границу. Разве он ожидал какой-нибудь церемонии, ритуала? Нет. А возможно, что и да. Нет — потому что ни у кого не было для этого времени, и он хорошо это знал. Да — потому что в его душе, как и в душе каждого солдата, был праздник, хотя на их лицах можно было прочитать только одну лишь усталость.