Марин Ионице - На крутом перевале (сборник)

Какой-то ребенок смотрит на солнце через закопченное стекло.

Инвалид-кукольник вдруг неожиданно напоминает о себе:

— Собирайтесь, собирайтесь… Собирайтесь к Василаке и Мариоре. Что есть внутри, того нет снаружи, что есть снаружи, того нет внутри. Смеется и развлекается весь народ. Смеются люди до упаду, смеются люди, смеху рады. Кладите деньги — банка рядом.

Две молодые женщины:

— Говорят, хина тоже помогает. Ты не знаешь, к кому можно обратиться?

Плавятся на солнце камни мостовой. Вдоль улицы мелкой рысью пробегает стая бездомных собак.

Поливочная машина поворачивает направо, и мотор ее жужжит, как назойливая муха.

Где-то на пилораме пилят дрова, видимо для растопки. Скрежет пилы отдается в барабанных перепонках.

— Что есть внутри, того нет снаружи, что есть снаружи, того нет внутри. Смеется и развлекается весь народ. Собирайтесь, собирайтесь…

— Ты откуда, парень?

— Солдат.

— Ну хорошо, хорошо, а в армию ты откуда пришел?

Что ответить доктору? Откуда я родом? Мой родной город… Он, безусловно, есть, но по ту сторону моего недуга. А сейчас отрывочные картины уже далекого детства — это все, что я могу вспомнить…

Сегодня мы — не военные, не гражданские. Сегодня день привыкания. Одни пишут письма, другие пришивают пуговицы к кителям. Младшие сержанты ведут себя с нами как с дорогими гостями. Во всем царит взаимопонимание. «Кто хочет добровольно подмести спальное помещение?» «Три солдата — добровольцы на чистку картофеля…» Сержанты показывают, как правильно затягивать ремень. В казарму мы направляемся, как овцы в стадо. Мы привередливы и оставляем еду в тарелках.

— Еще не почувствовали военную службу.

Это было совсем не то, чего я ожидал. Я думал, что буду насильственно приобщен к новой жизни, которая сразу сделает из меня другого человека или, по меньшей мере, не оставит времени на вялость и горькое чувство одиночества.

— Но когда почувствуешь, она тебе покажет, увидишь…

Я раздражал сержантов своей почти детской любознательностью, желанием узнать раньше времени, что собой представляет военная служба. Сержанты до поры сдерживались, однако я не был так наивен, чтобы надеяться, что все это не зачтется мне потом.

И я стал знакомиться с военной службой каким-то совсем странным образом.

Баня. Из душа надо мной неожиданно перестает течь вода. Вытянув вперед руки, как это делают слепые, я осторожно нащупываю мокрыми ступнями скользкие решетки, ничего не видя и задыхаясь от пены. Надо что-то предпринять, и как можно быстрее. Это похоже на игру в «слепую бабу» [2] Игра в прятки с завязанными глазами. (когда уже не можешь больше водить, заявляешь, что выходишь из игры, и снимаешь с глаз повязку).

У меня еще не прошел приобретенный этим летом конъюнктивит, а мыло «Кейя» прочно склеило веки, и их невозможно было разлепить. Я развожу руками, двигаюсь влево, вправо, вперед, назад. Я знаю, что они, мои товарищи, находятся рядом, слышу их удовлетворенное икание, чувствую кожей своего голого тела тепло других тел, но не могу до них дотянуться.

Позже я узнал, что это была игра — выключают душ, когда ты весь в мыльной пене, и убегают, брызгая то с одной, то с другой стороны.

И тут я соприкасаюсь с воинским порядком, причем с одной из его основ. Командир нашего отделения всего происшедшего не видел, но за отсутствие бдительности ему пришлось расплачиваться. Двигаясь наугад, я нащупываю намыленной рукой сначала нос, потом губы, глаза и, наконец, тело человека. Логический вывод: если в бане человек, значит, должна быть и вода. Нахожу краник душа, поворачиваю его с силой и отталкиваю того, другого человека.

Ополоснувшись, я наконец вижу моих товарищей. На их лицах изумление, причину которого я не сразу понимаю, но уже через несколько секунд мне все становится ясно.

Рядом со мной стоит верзила-сержант с отпечатками моих пальцев на лице и испытующе рассматривает меня. Я хочу извиниться, но, к сожалению, не знаю, как это правильно сказать на военном языке. И так как я уже совершил глупость и терять мне было нечего, я решаю — будь что будет.

Все с интересом наблюдают сцену: лягушонок [3] Так в румынской армии называют новобранцев. , словно в ванной у себя дома, начинает нарочито медленно плескаться, не спеша трет пальцы ног. Затем принимается за пятки, ступни ног, при этом похихикивая от щекотки. А сержант стоит рядом, весь в мыльной пене, и ждет. Настоящая схватка нервов. Наконец командир отделения (а это был именно он) громко, насколько ему позволяют легкие, гаркает:

— Смирно!

Команда «смирно» отбрасывает меня назад, опрокидывает на спину, заставляет растянуться, прижав руки по швам. Вода течет мне на грудь, плечи, шею, лицо.

Сержант выключает душ и кричит еще громче:

— Смирно! Исполняйте!..

У меня рот полон воды. Я полощу горло.

— Смирно, слышишь!

Сплюнув воду, я меряю сержанта взглядом снизу вверх: большой и крепкий, он похож на исполинскую статую.

— А ты кто такой?

Привлеченный шумом, подходит сержант из третьего отделения, маленький и смуглый. Еще не зная, в чем дело, он сразу становится на сторону командира отделения:

— Ты что пререкаешься со старшими?

Я не спеша поднимаюсь:

— Я вижу, что все мы здесь одинаковые — голые.

— Начальник есть начальник, даже если он голый, — категоричным тоном заявляет маленький смуглый сержант из третьего отделения, при этом инстинктивно прикрывая ладонями то место, где художники обычно рисуют фиговый или виноградный лист. Но я продолжаю бубнить:

— Если так, то пусть пишет на себе. У меня нет другой возможности отличить его от остальных — в бане все одинаковые.

— Ты у меня еще посмотришь, — обещает сержант из третьего.

— И вообще, вам следовало бы вести себя с нами помягче, мы ведь сейчас только привыкаем к новой жизни. Тем более вы не имеете права запугивать нас.

— Тебя никто не запугивает, сам все увидишь.

— В частности, я не знаю, как выполнять команду «смирно», так как до сих пор меня этому никто не научил.

— Научим, не беспокойся. Почувствуешь и ты, что такое армейская служба.

Наконец сержант нашего отделения, который, как мы поняли, в отсутствие лейтенанта был самым старшим во взводе, положил конец бессмысленному диалогу:

— Всем ополоснуться и выходить одеваться.

Все дружно бросаются выполнять его распоряжение, и души дрожат от напора воды.

— Под холодный душ, рядовой! Все под холодный душ. Все под холодный душ, слышали?

Холодный душ сразу же не только остужает тело, но и приводит в порядок мысли. Словно в голове, переполненной прежде паром, давившим изнутри и готовым разорвать черепную коробку, рассеялся туман, и все стало на свои места. Мы умываемся и вытираемся — сержанты как сержанты, солдаты как солдаты. Заворачиваем в полотенца куски мыла.