Георгий Зангезуров - У стен Москвы

Вскоре перед Кожиным и Вороновым предстал пленный в своем живописном наряде.

— Фамилия? — строго по-немецки спросил Кожин.

— Бруннер Адольф.

— Коммунист?

— Нет.

— А почему ночью назвался коммунистом?

Бруннер не знал, что ответить. Подумав немного, он решил сказать правду:

— Я не помню, что говорил ночью, господин майор. Ваши люди так внезапно появились перед нами, что… Я очень испугался, потому и вспомнил про коммунистов, про господина Тельмана.

— Значит, только в трудную минуту вспоминаете про Тельмана и коммунистов? — зло спросил Воронов. — А сами держите их в тюрьмах?

— Это не совсем так. Гестапо держит в тюрьмах не только коммунистов. Некоторые люди, которых я лично знаю, брошены в концлагерь только за то, что сочувствовали коммунистам…

Бруннер рассказал, где расположен штаб группы, о своей части, о настроениях среди солдат. Говорил он и о себе. Поведал о том, что некоторое время был ординарцем адъютанта Мизенбаха и самого генерала, и о том, как попал на квартиру Ермаковых.

Александр, услышав последние слова Бруннера, решил было как можно подробнее расспросить его о Наташе, о том, как она живет среди врагов, но сдержался. Не хотелось о самом светлом, самом дорогом человеке говорить с гитлеровцем.

— Ну, что скажешь, Иван Антонович? — спросил Кожин после того, как Голубь увел Бруннера.

— Я ему верю.

— Я тоже. Но он сообщил нам то, что мы и без него знали. А меня интересует Гюнтер.

— А чего ты еще хочешь? Место расположения его полка знаешь, численность и вооружение тоже известны.

— Это верно. Но ты забываешь, что сведения наши трехдневной давности. За это время Гюнтер мог уйти с прежнего места или получить новое пополнение. Скажем, танки, которых у него не было…

Бандура вернулся в часть только к вечеру. Вместе с ним пришел Митрич. Он и оказался тем человеком, которого с нетерпением ждал Кожин.

Войдя в землянку и вскинув к рваному малахаю окоченевшую от мороза руку, он стал докладывать прерывающимся от волнения голосом:

— Товарищ командир, боец отряда народного ополчения Шмелев…

Кожин не дал ему докончить. Улыбаясь, он шагнул к нему, обнял и расцеловал его небритое, заиндевевшее на морозе лицо. И комиссар тоже потискал старика в своих объятиях, а затем, усадив возле печки, попросил:

— Ну, рассказывайте, Филипп Дмитриевич, как вы там, в лесу? Как Степан Данилович, как остальные?

Митрич рассказал, что в отряде все в порядке. Люди все это время, пока находились в тылу у немцев, вместе с партизанами вели борьбу с врагом. Пустили под откос немецкий эшелон, взорвали три моста и два склада с боеприпасами.

В конце он сообщил о том, что, по мнению Данилыча и командира партизан, встречу лучше всего провести в Сосновке. Она как раз на полпути от расположения полка и отряда.

— А разве немцев нет в этой деревне? — спросил Воронов.

— Нету. День постояли и снялись, а теперь — ни одного фрица. Но разведку придется еще раз послать для верности. Дом, где будете совещаться, на краю деревни, у самого леса. В случае чего — скроетесь в лесу. Да и охрана будет. Наташа все рассудила как полагается. Бедовая девка. Она и дом выбрала сама, и про охрану не забыла…

Кожин с волнением слушал Митрича.

— Как же Наташа попала в Сосновку? Она же в Березовске находилась с матерью…

— Верно. Находилась. Только заболела она…

— Кто, Наташа?

— Нет, Надежда Васильевна заболела. От голода. В городе ведь ничего нет — ни муки, ни картошки. Все под метелку загребли, проклятые. Одним словом, новый порядок. Люди еле ноги таскают. Вот и с Ермаковой приключилась беда. Пухнуть начала от голода. А в Сосновке знакомая женщина оказалась. Дарьей зовут. У нее и живет Надежда Васильевна. А Наташа к ней наездами бывает.

— Ну а теперь как, поправилась Надежда Васильевна? — спросил Кожин.

— Сейчас ничего. Ходить начала. А то совсем худо ей было. Опять в город собирается.

Над Сосновкой опускались вечерние сумерки. Сильно похолодало. Дул низовой ветер, мела поземка. В деревне не было ни одной живой души. Все вокруг словно вымерло. Но вот в конце улицы показался какой-то человек. Глубоко засунув руки в карманы шинели, подняв воротник и нагнувшись немного вперед, он быстро шагал вдоль забора. Выли голодные, вконец одичавшие собаки. Этот вой раздражал его, бил в уши, холодил душу. Чтобы не слышать противного воя, человек зашагал еще быстрее, чуть ли не бежал по улице.

От противоположного конца деревни навстречу путнику шла женщина. Это была Наташа. Поравнявшись с неизвестным, она остановилась так внезапно, будто наткнулась на невидимую преграду.

— Женя?!

Она смотрела на Хмелева и не хотела верить, что перед ней именно тот человек, который не так давно вместе с Олегом бежал от немцев, спасся от смерти.

— Как ты попал сюда, Женя?.. Зачем пришел?

Хмелев не отвечал. Он стоял перед Наташей и молча смотрел ей в глаза.

После той жуткой ночи, когда на рокадной дороге появились немецкие танки, Евгений жил словно во сне. Что бы он ни делал, где бы ни находился — перед его глазами ежечасно, ежеминутно вставала одна и та же картина: танки с белыми крестами на броне врываются на щукинскую полянку, окружают усадьбу лесника и землянки, в которых находятся свои, русские люди… Бьют из пушек и пулеметов… Со всех сторон выбегают бойцы в одних гимнастерках, устремляются навстречу танкам, плюхаются прямо в снег, бросают гранаты и стреляют, стреляют… Хмелев видит, как танки ломают строения, убивают этих полураздетых людей, давят их своими гусеницами, а он, Евгений, стоит на опушке леса и даже не пытается прийти им на помощь. Хмелев до сих пор не мог сообразить, как он оказался на этой опушке — не то хотел хоть с запозданием, но добраться до штаба полка и что-то сообщить командованию, оправдываться, доказывать, не то заблудился и пошел не в ту сторону.

Хмелев не знал, что эта горстка людей в конце концов устояла, преградила гитлеровцам путь к автостраде, к Москве.

Одно Евгений осознавал ясно. Он понимал, что это чудовищный, предательский удар из-за угла. И этот удар в спину однополчанам был нанесен только потому, что он струсил, не сделал того, что ему надлежало сделать.

На опушке оставаться было нельзя. Оглядываясь по сторонам, он углубился в лес и побежал туда, откуда появились немецкие танки, где был прорван фронт советских войск. Ему хотелось как можно скорее уйти от этого страшного места, добраться до Березовска, где-нибудь отдохнуть и забыть обо всем.

Хмелев рассчитывал, что теперь-то уж немцы оставят его в покое. Но не успел он появиться в городе, как его тут же привели к Берендту.

— Вы нарушили данное нам слово. Вы бездействовали в расположении русских войск. За это вас следовало бы расстрелять, — строго выговаривал ему полковник. — Но, учитывая последний ваш поступок, я не отдам такого приказа. Я дарю вам жизнь. Но… в знак благодарности вы должны выполнить еще одно задание…