Андраш Беркеши - Последний порог

Из ванной доносился шум воды — видимо, Андреа вернулась на рассвете и теперь моется, так как приходящая уборщица, по фамилии Ковачне, обычно заявляется только после восьми часов, а сейчас еще нет и семи. Голова у Берната раскалывалась, особенно болело в висках, казалось, даже лицо от бессонной ночи состарилось. Бернат отложил трубку, сел, почувствовав приступ сильнейшего кашля, несколько секунд пытался сдерживаться, но это ему не удалось.

Большое, массивное тело Берната так содрогалось, будто он плакал. Достав носовой платок, он приложил его к губам, с трудом встал и добрел до открытого окна. Постоял до тех пор, пока ему не стало лучше. Глубоко вдыхая прохладный воздух, Бернат наконец почувствовал облегчение.

Не слыша шума воды в ванной, он подошел к двери и тихо спросил:

— Это ты, Андреа?

— Я, папа, — услышал он голос дочери. — Я сейчас освобожу тебе ванну. Как ты себя чувствуешь?

— Да так себе...

— А я уже думала, что ты все легкие кашлем надорвал. — Голос Андреа доносился так глухо, будто она сидела под колпаком. — Ночью был большой переполох. На товарной станции бомба попала в длинный состав. Говорят, очень много жертв. Раненых развозили по больницам до самого утра.

— Нас тоже здорово потрясло, — поделился с дочерью Бернат. — Все думали, что бомба попала прямо в дом.

— Значит, не попала, — отозвалась Андреа. — Вода есть, да и потолок над головой цел.

Бернат молчал, думая о том, почему Андреа так весело настроена. Однако спросил он ее об этом только за завтраком.

— Отчего я весела? — с удивлением переспросила Андреа отца. — Это, пожалуй, преувеличение. Дело в том, что, если бы я тебе о событиях прошедшей ночи рассказала в трагических тонах, это бы ничего не изменило. Или ты, может, думаешь, что мне не было страшно? Еще как было! Теперь мне хочется обязательно уцелеть в те несколько месяцев, которые остались до конца этой проклятой войны.

Бернат отломил кусочек хлеба и, намазав его маслом, отправил в рот. Отпил из чашечки небольшой глоток кофе. Он, казалось, не ел, а священнодействовал. Боли у него несколько поутихли, а настроение улучшилось.

— Несколько месяцев... — повторил он. Солнечный свет падал ему на лицо, отчего седые волосы блестели. — Но до тех пор... Война еще только по-настоящему коснулась нас, и самое трудное еще впереди.

— Будущее покажет, кому повезет, а кому — нет. — Андреа допила кофе и поставила чашечку на стол. — Я не верю в приметы, — продолжала она, — но чувствую, что мы с тобой переживем ее. Было бы страшной несправедливостью, если бы нас разбомбили.

Бернат кивнул и встал.

— Несправедливость... Но опасны не только бомбардировщики... — Проговорив это, он направился в свой кабинет.

Андреа встала и пошла за отцом.

Оба сели возле маленького столика, закурили.

— Ты что-то хочешь сказать? — спросила дочь. Бернат откинулся на спинку, положил ногу на ногу.

Вопрос Андреа он пропустил мимо ушей.

— Я уже давно хотел поговорить с тобой, — сказал он. — О многом поговорить. Живем в одной квартире, а видимся от случая к случаю по нескольку минут. — Он посмотрел на часы: — В каком часу ты должна быть на работе?

— К двум. Но я еще намеревалась сходить в бассейн. А в чем, собственно, дело? — Ей не нравилось ни настроение отца, ни то, как он говорил: устало, с трудом. Сегодня он не шутил, как обычно, даже не поцеловал ее в лоб. «Наверное, ночная бомбардировка так повлияла на него, — подумала она, вспомнив, что утром он даже не просматривал газет, не делал обычных замечаний. — Мне следовало бы обращать на него побольше внимания. Он такой одинокий».

Словно угадав мысли Андреа, Бернат сказал:

— Ночью я сильно перепугался. Был даже момент, когда мне казалось, что мы с тобой больше не увидимся. — Он сжал лоб ладонями. В прищуренных глазах застыла боль. — Хотел бы я верить твоим предчувствиям, но нам нужно быть готовыми ко всему. Страна четвертый месяц находится под пятой нацистов, а это значит, что здесь хозяйничает не только вермахт, но и гестапо.

В этот момент из спальни донесся голос Ковачне, которая напевала что-то печальное. Андреа встала и поплотнее прикрыла дверь.

— Я никогда не спрашивал тебя, — медленно выговаривая слова, начал Бернат, — принимаешь ли ты участие в какой-нибудь антифашистской организации. Если принимаешь, ты мне все равно не скажешь. Ты и теперь можешь не отвечать на мой вопрос, но у меня есть кое-какие подозрения. Моя обязанность — предупредить тебя. Гестапо — это не наша политическая полиция. Вполне возможно, что оно располагает самой разветвленной в мире сетью агентов. Для тебя, видимо, не новость, что агенты гестапо имеются даже среди членов венгерского правительства. Однако для тебя лично опасность представляют отнюдь не министры. И для твоих друзей тоже. — Голос Берната стал таким, как будто он уже твердо знал, что друзья его дочери являются членами какой-то подпольной организации. — О гестапо нам известно очень мало, и очень мало кто знает о том, что помимо агентов оно располагает большим количеством технических средств сбора информации.

Андреа слегка улыбнулась:

— Благодарю тебя за предупреждение, папа. — Хитро улыбнувшись, она добавила: — И от имени моих друзей тоже. Но ведь и у меня возникли кое-какие подозрения.

— В отношении меня?

Андреа кивнула.

— Ну, например, источники твоей информации.

— Журналистика — моя профессия, — ответил Бернат. — Ею я занимаюсь уже сорок лет.

— Я тебя понимаю. — Андреа протянула руку: — Мы договорились, что будем взаимно оберегать друг друга. Идет?

— Я бы хотел, чтобы ты еще немножко задержалась.

— Боже мой, какой же ты сегодня галантный! Папа, что с тобой?

— Пока ничего, но с человеком всегда что-нибудь случается, когда он этого не ждет. — Андреа выглянула в окно, не желая, чтобы отец заметил по ее лицу, что она его жалеет. — Я расскажу тебе о том, что произошло второго декабря девятнадцатого года... — Голос Берната дрогнул, а глаза слегка затуманились. Трубка, которую он держал в руке, слегка задрожала. Чиркнув спичкой, он прикурил.

— Расскажи, я тебя внимательно слушаю.

— Декабрь в тот год выдался на удивление холодным. Твоя мать заболела двусторонним воспалением легких. Нужно было топить печку, а в городе невозможно было достать топлива. У меня не было другого выхода, и я поломал на дрова стулья. Еще не был отменен комендантский час, а спецотряды организовывали облавы на членов директории и вообще на коммунистов. В то время я был разъездным корреспондентом телеграфного агентства. Мне повезло — публикуемые заметки шли тогда без подписи, а лишь с пометкой «Наш выездной корреспондент сообщает», а то и вообще безо всякой пометки. Короче говоря, мое имя осталось в тени и меня никто не беспокоил, а о том, какие кровавые расправы устраивали, ты, видимо, не раз слышала, и я не буду повторяться.