Алексей Горбачев - Последний выстрел. Встречи в Буране

Студенты-читатели хохотали:

— Бублик сам себя высек!

— Самокритичный редактор!

Кузьма Бублик возмутился. Встретив на следующий день Дмитрия, он прошипел:

— Ты, Гусаров, поосторожней шутки шути, иначе я отобью у тебя охоту зубоскалить. Понял, малец?

— Представь себе — не понял. О чем ты, Кузя?

— Не притворяйся! Ты знаешь, о чем я говорю! — взбеленился Кузьма и толкнул его плечом.

— Толкаться — это не солидно с твоей стороны, воспитывать надо на положительных примерах, — проговорил Дмитрий, норовя отвязаться от обозленного редактора, но тот ухватил его за грудки, цедя сквозь зубы:

— Не поднимай хвост, щенок!

Дмитрий резко вырвался, оттолкнул Бублика. Тот поскользнулся на паркете и шмякнулся наземь. Падение оказалось неудачным, и у редактора потекла кровь из носа. Вот так с расквашенным носом он и прибежал к директору жаловаться на дебошира Гусарова, который учинил драку и избил его, ни за что, ни про что.

В тот же день Дмитрия вызвал декан. С удивлением поглядывая на студента и недоуменно разводя руками, декан говорил:

— Не ожидал от вас, Гусаров, не думал, друг милый, что вы способны с кулаками набрасываться.

— Не набрасывался я, — ответил Дмитрий и рассказал все, как было.

— То, что вы умеете рисовать, это мне известно. Однако вы, Гусаров, умеете еще и сказки рассказывать. Этого я за вами, извините, не замечал...

— Не дрался я...

— А разбитый нос, это что — не факт? Это был действительно факт неоспоримый.

Кузьма Бублик постарался раздуть дело. Он обрадовался счастливому случаю и упрямо стал добиваться, чтобы Гусарова, этого отъявленного дебошира и хулигана, исключили из института.

— Кем собирается быть Гусаров? — вопрошал Бублик на заседании профкома. — Учителем! Учитель — это самая благородная в мире профессия, учителем может стать лишь человек с кристально чистой душой и безукоризненным поведением. А у Гусарова нет этих нужных учителю качеств!

Каким-то образом Бублик раздобыл справку судмедэксперта о нанесенных ему телесных повреждениях, добился милицейского протокола и передал дело в суд.

И Дмитрий струхнул, потому что плевый случай начинал принимать серьезный оборот. Даже Лариса Федоренко, та самая Лариса, которая часто поддерживала Дмитрия и терпеть не могла Бублика, возмущенно бросила в лицо:

— Не думала, Гусаров, что ты таким способом будешь доказывать Кузьме свою правоту...

Не шла на ум сессия. Дмитрий понимал: Кузьма Бублик может добиться, что его исключат из института... Что он скажет отцу, матери, как посмотрит в глаза Викентия Викентьевича? И вообще — как жить дальше и как доказать, что ты совершенно не виновен? Почему верят не ему, а Кузьме Бублику?

Но вдруг это неприятное для Дмитрия событие померкло, стало до смешного незначительным, и в одно мгновение о нем забыли все — и в деканате, и в профкоме, и в прокуратуре. Должно быть, забыл о нем и сам Кузьма Бублик...

Началась война.

Прежде в дни сессии в общежитии стояла тишина. Все ходили на цыпочках, разговаривали шепотом, чтобы не мешать друг другу. Теперь же в каждой комнате на всю мощь гремели репродукторы, их вообще не выключали, к ним прислушивались и тут же обсуждали вести с фронтов. А эти вести почему-то сразу стали тревожными. Там, еще очень и очень далеко отсюда, случилось что-то непонятное, в голове просто не укладывалось такое: вот уже вторую неделю идет война, а нет еще сообщения о том, что наши войска остановили врага, перешли в решительное наступление, вышвырнули фашистов за пределы священной границы, которая, как пели о том в песнях, на крепком замке, и стали громить врага на его же территории «малой кровью, могучим ударом». С часу на час Дмитрий ждал именно такого сообщения и верил — оно вот-вот прозвучит по радио, оно не может не прозвучать!

По нескольку раз в день он бегал в общежитие к геологам, к Косте Чернышу. Возможно, он, Дмитрий, что-то пропустил, чего-то не расслышал, возможно, Косте больше известно, ведь Костя — эрудит!

— Ну что? — торопливо спрашивал он у друга.

— Что «что»?

— Как там?

Костя Черныш догадывался, о чем спрашивает приятель, и молчал.

— Понимаешь, Костя, — взволнованно и сбивчиво говорил Дмитрий, — там все может кончиться без нас. Пока мы тут сидим да радио слушаем, наши разобьют Гитлера. А как же мы? — он понизил голос и. доверительно признался: — Я вчера ходил в военкомат, меня там даже слушать не стали. Понадобитесь, говорят, сами вызовем. Вот бюрократы!

Костя Черныш усмехнулся. Он сам еще раньше друга бегал в военкомат, и ему сказали то же самое: понадобитесь — вызовем...

— Черт знает, что происходит, — возмущался Дмитрий. — На финскую не взяли: мы тогда школьниками были, сейчас не берут, потому что мы еще не понадобились...

В те дни почти все студенты — и парни и девушки — обивали пороги военкоматов, и у всех была одна просьба: пошлите на фронт... И вот кому-то из них пришла в голову самая верная мысль: по одиночке или случайными группками ничего не добьешься, осаждать военкомат нужно организованно, всем институтом, тогда никакое военкоматовское начальство не устоит.

Так оно и вышло. В самой большой аудитории педагогического института состоялся митинг. На митинге, конечно же, выступил Кузьма Бублик.

— Добровольцы нашего института, верные патриоты Родины, не посрамят в боях славы и чести родных аудиторий. Наши добровольцы высоко и гордо пронесут сквозь дымы сражений победное знамя, и если надо — наши бойцы-добровольцы не пожалеют своей крови, не пощадят жизни во имя цветения родной земли!

Обычно Дмитрий всегда с завистью слушал выступления Кузьмы Бублика, но на этот раз его громкая речь показалась ему какой-то пустой и трескучей. И все-таки студенты шумно аплодировали оратору, и Дмитрий аплодировал тоже.

Когда стихли аплодисменты, над столом президиума поднялся хмурый капитан, представитель военкомата, и глуховатым, деловито-будничным голосом сказал:

— Приступим к записи добровольцев. Кто первый?

В аудиторию вдруг упала настороженная, тягостная тишина. Шумные, говорливые студенты, казалось, были ошеломлены словами капитана.

Капитан заглянул в свою клеенчатую тетрадь, поискал кого-то глазами:

— Товарищ Бублик, вас первым записать? — спросил он.

Кузьма Бублик замялся, воровато оглянулся по сторонам и промямлил:

— Я бы с удовольствием, но видите ли, товарищ капитан, я получил распоряжение директора сопровождать институтский эшелон в эвакуацию.

— Кузя Бублик будет воевать в Ташкенте!

— Воевать так воевать — пиши в обоз!

Студенты смеялись.

Над столом встал директор и поднял руку.

— Тихо, друзья мои, — попросил он. — Я действительно назначил студента Бублика сопровождать эшелон. Договорился об этом с городскими властями... Однако, выслушав речь Бублика у нас на митинге, я, товарищи, вынужден отменить свое решение. Не смею задерживать человека, добровольно идущего на фронт.