Алексей Горбачев - Последний выстрел. Встречи в Буране

«Верно, с этого и надо начинать, надо рассказать о тех, кто потом стал героем моих картин», — обрадовался Дмитрий Степанович и начал рассказывать о боевых товарищах, о том, как взрывали мост, как уходили от карателей, как громили вражеские гарнизоны...

— Дмитрий Степанович, а вы знали Полину-партизанку? — спросила девушка с наушниками.

— Да, знал. Это была смелая, находчивая девушка, работала она сельской фельдшерицей.

— Она сейчас жива? — спросили из зала.

— Нет, Полина погибла...

— Фашисты убили?

— Да, фашисты руками русского предателя. — И Дмитрий Степанович опять подумал, зачем приехал в совхоз, и если бородатый сторож окажется Кузьмой Бубликом, убийцей Полины, он, бывший партизан, вправе отомстить ему за смерть любимой.

Потом Евгения Александровна спросила у Дмитрия Степановича — не сможет ли он посмотреть рисунки учеников из кружка юных художников.

— С удовольствием, — согласился он.

Его повели в пионерскую комнату, где на стенах уже были развешаны творения школьных живописцев. Тут же, затаив дыхание, стояли и сами авторы. Дмитрий Степанович рассматривал рисунки — наивные, по-детски непосредственные. В большинстве своем на рисунках были изображены танки, самолеты, пароходы с пушками и, конечно же, космонавты в своих фантастических скафандрах.

— Чья это работа? — спросил Дмитрий Степанович, указывая на «Рыболова».

— Миши Чайкина! — хором ответили живописцы.

— Где Миша Чайкин?

К Дмитрию Степановичу подошел курносый, востроглазый, рыжеватый парнишка, один из той депутации, что приходила в совхозную контору приглашать его в школу.

«Сын сторожа Чайкина, того самого Чайкина, — подумал Дмитрий Степанович, напряженно приглядываясь к мальчугану и силясь найти в чертах его лица что-то бубликовское. Кажется, только форма лба да надбровные дуги чуть напоминали Бублика, но выражение лица, широко поставленные серые глаза были не бубликовские. Глаза мальчугана смотрели так, будто удивлялись всему, что видят. Рыбака на берегу он изобразил точно, даже придал ему некий характер — отрешенность от всего, кроме поплавка, готовность упрямо сидеть с удочкой до скончания века, до тех пор, пока не клюнет рыбешка...

«Способный парнишка», — одобрительно подумал Дмитрий Степанович. А что если все-таки сторож Чайкин — это Бублик, и Миша — сын предателя, и Миша сегодня или завтра сиротой останется, потому что отец его должен понести суровую кару, потому что отец его не имеет права на жизнь после того, что сделал когда-то? Что будет с детьми сторожа? Их четверо, и пошлют ли старшего на зоотехнический факультет? Не пристанет ли к ним, невиновным, позорное клеймо — дети врага, дети предателя? Да нет же, нет, Миша Чайкин не виновен в том, что творил когда-то Кузьма Бублик... И все-таки какой страшный удар обрушится на чистую душу ребенка, и поймет ли он, что иначе нельзя, что люди не могут, не должны прощать убийц, что самое страшное — это пройти мимо совершенного зла, сделать вид, будто зла не было, а если оно даже и было, то совершено при каких-то исключительных обстоятельствах, способных смягчить вину... Поймут ли, разберутся ли во всем сторожевы дети, если оправдаются подозрения бывшего партизана?.. «А не уехать ли мне сейчас же на станцию, не бросить ли сию шерлокхолмсщину? Ведь официально установлено, что Кузьма Бублик убит, был найден его труп с документами... Что еще нужно? »

Уже под вечер, когда они с Евгенией Александровной возвращались из школы, Дмитрий Степанович хотел спросить у спутницы о совхозной столовой, потому что за весь день он так нигде и не поел. Будто предвосхитив этот вопрос, учительница сказала:

— Григорий Никифорович наказал мне в полной сохранности привести вас к нам домой.

Гость не посмел отказаться от приглашения.

— Наконец-то вернулись! — радушно воскликнул Власенко. — Долгонько мучили вас любознательные граждане. — Он провел Дмитрия Степановича в большую комнату, где уже был накрыт стол. — Я за это время пытался продвинуть ваше дело, — продолжал он, — сам ходил к Чайкину. Дома нет, действительно ушел на охоту и будет пропадать несколько дней. Любит он бродить в одиночестве.

— Видимо, придется мне уехать рано утром, чтобы успеть на поезд, — сказал Дмитрий Степанович.

— Уехать? Ничего не выяснив? — удивился Власенко. — По-моему, это не самое удачное решение... Но задерживать вас не смею, мы сами теперь наведем справки о Чайкине.

Поздно вечером Власенко отвел гостя в совхозную гостиницу и пообещал часам к пяти утра подослать машину.

Совхозная гостиница занимала двухквартирный сборно-щитовой дом. Для Дмитрия Степановича была отведена комната с письменным столом, с телефоном. «Как в настоящем столичном отеле, — подумал он, садясь на мягкий диван. — И тишина, тишина...» В дверь кто-то постучал.

— Да, да, войдите, — откликнулся Дмитрий Степанович.

В комнату вошел невысокий щуплый человек в пижаме, с большой бритой головой, в роговых очках.

— Извините, а где же Иван Иванович? — удивленно спросил он.

— Не могу знать, никого не видел.

— Неужели уехал? Тут, понимаете ли, такое дело: все три вечера сражались мы в шахматы... И вот, нате вам, лишился партнера. Как же он не предупредил и уехал? — с укором говорил бритоголовый. — А вы, случайно, не шахматист?

— Играю немного... Но вам со мной будет неинтересно.

— А я, с вашего позволения, кандидат в мастера... Прошлой зимой, когда к нам приезжал Корчной, я, понимаете ли, вничью сыграл с ним, хотя мог бы и выиграть, если бы сыграл конем не e-4, а b-3. Гроссмейстер, понимаете ли, воспользовался моей оплошностью и вывел на линию сильную ладью. Один неосторожный ход — и все было потеряно! — человек в пижаме говорил это таким сокрушенным тоном, как будто проиграл по крайней мере внушительное состояние.

«Одержимый какой-то», — подумал Дмитрий Степанович.

— Крепким орешком оказался здешний Иван Иванович, — взволнованно продолжал «одержимый». — Ему бы школу пройти, ему бы, понимаете ли, в теорию окунуться, это была бы шахматная звезда первой величины! Он ведь кто? Да никто, птицефермой в соседнем совхозе заведует. Но талант! Самородок! Он ведь, понимаете ли, путевого шахматиста в глаза не видел, а какие ходы делает! Прелесть! Я ведь, понимаете ли, ни одной партии у него так и не выиграл. Стыдно? Да, стыдно! Я ведь все-таки — кандидат в мастера, профессор... Извините, я не представился. К вашим услугам доктор сельскохозяйственных наук Силантий Станиславович Колокольников.

Дмитрий Степанович тоже назвал свое имя, отчество, умолчав о профессии, хотя Колокольников и не интересовался этим. Он восхищенно продолжал:

— Приеду в город — добьюсь, чтобы Ивана Ивановича включили в областную команду на первенство Федерации.